ни тем более многие другие виды, лишенные даже жабр — положение, замечу, разделявшееся и Аристотелем, который убедил в этом и многих выдающихся ученых. Я вовсе не скрываю того, что не могу безоговорочно присоединиться к их мнению, ведь и вместо легких, раз так угодно природе, могут быть другие дыхательные органы, как и вместо крови бывает другая жидкость. И на самом деле, зачем удивляться тому, что это животворное дыхание проникает в воду, если учесть, что оно также выходит обратно из воды и что кроме того оно проникает также в почву, эту куда более плотную часть природы, чему доказательством служат животные, которые всегда живут под землей, как, например, крот? Мне приходят на ум определенно достоверные сведения, убеждающие меня в том, что все водяные существа дышат согласно своей природе, прежде всего, какое-то сопение, замечаемое у рыб во время летней жары, и некоторое как бы зевание во время тихой погоды, ведь сон у рыб признается даже теми, кто придерживается противоположного мнения — действительно, как можно спать без дыхания? — кроме того, вспучивание пузырящихся вод, а также увеличение даже тел улиток под воздействием луны. Сверх того, не надо сомневаться в том, что рыбы обладают слухом и обонянием, оба из которых имеют начало в воздухе: невозможно представить себе запах иначе, как пропитанный чем-то воздух. Вот почему по этому поводу каждый может думать, как ему больше нравится» (Ест. ист. IX. 16—18).

В другом месте менее аргументированно, но гораздо более поэтично Плиний выступает против перипатетического утверждения о том, что не дышат насекомые (XI. 5). Как видим, Плиний, которого традиционно упрекают в некритичности и легковерии, ведет себя достаточно последовательно, отстаивая собственное мнение или мнение того направления в естествознании, адептом которого он является в противовес перипатетикам.

Необходимо разобраться в сущности спора Плиния с Аристотелем. Что так взволновало Плиния — отрицание очевидной, подтверждаемой эмпирическими данными способности рыб дышать, или же покушение со стороны перипатетиков на что-то, с точки зрения Плиния, гораздо более важное, проявлением чего является дыхание?

В английском издании Плиния защита им положения о дыхании рыб сопровождается комментарием: «утверждение Плиния подтверждается данными современной науки» [15(б)]. Между прочим, еще в 1-й половине XIX в. Кювье, комментируя Плиния, все еще разделяет точку зрения Аристотеля, по крайней мере, в отношении насекомых, не будучи, по-видимому, знакомым с результатами экспериментов Реомюра и др. В эпоху Линнея положения Аристотеля считались непреложными. Следует ли полагать, что Плиний предвосхитил открытия новоевропейской науки? И, следовательно, хотя бы в этом вопросе взял верх над Аристотелем?

Общеизвестно, что Аристотель как естествоиспытатель заявил о своем предпочтении непосредственному наблюдению как источнику знания и даже предлагал делать вскрытия животных для их изучения. Плиний тоже на словах отдавал предпочтение опытным знаниям, полученным из наблюдений повседневности (cuius experiendi cotidie occasio est) (IX. 183), но предоставлял проведение этих наблюдений другим исследователям, сообщениями которых он пользовался. Но и Аристотель, как показывает текстологический анализ его зоологических трактатов, в значительной степени излагал материал, не полученный в ходе собственных наблюдений за животными, когда он жил на острове Лесбос, а почерпнутый из расспросов практиков животноводства, рыбной ловли, охотников, пчеловодов и т. д., а также заимствованный у других авторов — досократиков, Геродота, Гиппократа и его последователей. Задача Аристотеля сводилась по существу не столько к получению новых знаний о животных, сколько к сведению воедино, связному изложению и систематизации уже накопленных знаний, а также к рационализации традиционных полумифологических представлений о животном мире. Природоведческий материал излагается и интерпретируется, приводится в соответствие с учением об энтелехии, о конечной причине, при активном использовании приема аналогий, заимствованных прежде всего из области ремесла и искусства (τέχνη). В результате этого, природа представляется «художником», в произведениях которого нет ничего лишнего. Природа дает те или иные органы тому или другому животному в соответствии с конечной причиной данного животного и данного органа. По мнению С. Биля, не отсутствие усовершенствованных средств наблюдения, а привязанность к основным положениям собственной метафизики, приводили Аристотеля ко многим ошибочным суждениям и парадоксальным выводам в области биологии, которых он мог бы не делать, если бы элементарно внимательно посмотрел на описываемое животное. Энергия Аристотеля направлена не на наблюдение, а на объяснение; последнее «опережает» первое. Конечной причиной легкого, единственного, по Аристотелю, дыхательного органа, является охлаждение организма, согреваемого сердцем, которое бывает только у животных с кровью. Поскольку в аристотелевской классификации животных насекомые относятся к бескровным, они подвергаются у Стагирита полной «ампутации» внутренних органов, и им, естественно, отказано в способности дышать [11]. Не менее определенно Аристотель отказывает в этой способности и рыбам. В трактате «О частях животных» он пишет: «Известный разряд животных имеет легкое потому, что он является сухопутным, ибо для тепла необходимо охлаждение, а его животные с кровью должны получать извне, так как они теплее. Животные бескровные могут охлаждаться и врожденной пневмой. Охлаждаться извне необходимо либо водой, либо воздухом, поэтому из рыб ни одна не имеет легкого, а вместо него жабры, как сказано в книге «О дыхании», так как охлаждение производится водой, а у дышащих — воздухом, почему все дышащие животные имеют легкое. Дышат же все наземные и некоторые из водных, например, кит — фалена и все киты, выпускающие воду» (О частях животных. 669 a).

По сравнению со словами Аристотеля о том, что жабры у рыб «вместо» легкого, но это не дыхательный орган, указание Плиния на то, что жабры — как раз дыхательный орган, звучит более современно. Однако, не следует думать, что взгляды Плиния явились результатом более совершенных, чем у Аристотеля, наблюдений. Зато смело можно предположить, что «животворное дыхание» у Плиния — аналог пневмы стоиков, а не просто явление из области физиологии животных, как у Аристотеля. Плиний лишь мельком замечает, что вместо крови может быть и другая жидкость, и что вместо легких роль дыхательных органов могут играть жабры, но главное, он стремится показать, что это животворное дыхание, единое для всего мира, воплощенное в воздухе, способно с одинаковой силой проникать во все части природы. Он обращает внимание также на ту деталь, что рыбы спят и связывает это со способностью дышать, а это заставляет вспомнить утверждение Хрисиппа о том, что сон происходит от расслабления «чувствующего напряжения» (τόνος), создаваемого пневмой. Плиний может не употреблять сам термин «пневма», но понятие всепроникающего животворного дыхания не может не стать центральным в представлениях о природе исследователя, который повсюду ищет действия сил симпатии и антипатии и считает весь мир одушевленным. Вопрос о дыхании у Плиния прямо связан с вопросом об одушевленности, и рассказывая о