Я приехал из бизнес-центра, расположенного в Техасе. Там никто не носит костюмы и даже спортивные куртки с джинсами. Все одеты в рубашки и хлопковые брюки. Иногда рубашку заправляют в брюки. Иногда.

А я стал примером того, как «не надо одеваться». Эта мысль промелькнула в моей голове еще тогда, когда я регистрировался на стойке в холле здания по адресу Бродвей, дом 1790.

Мое беспокойство усиливалось, когда я на скрипучем лифте поднимался на 13-й этаж (тринадцатый!). Оно расцвело пышным цветом, когда я вышел из лифта и нос к носу столкнулся с огромным плакатом, изображавшим обложку журнала Esquire за июнь 2005 года. На ней красовался сам Юэн Макгрегор[7]. Мне показалось, что он внимательно рассматривает меня.

А затем, клянусь богом, он с сожалением покачал головой.

А потом одна из строчек на обложке журнала превратилась в насмешливую фразу: «Этот чудик идет на собеседование без пиджака! Посмотрим, что из этого выйдет!»

А затем прогудел зуммер открывающейся двери.

Первые два собеседования я проходил с номерами два и три в штатной иерархии Esquire: заместителем главного редактора и шеф-редактором. Это были одни из самых интересных бесед в моей жизни. В них присутствовала энергетика. И нейрохимия. Я говорил, и меня слушали. Потом со мной говорили, и я слушал. Оба человека выглядели нормальными. В них не было ни налета элитарности или высокомерия. Они излучали тепло, слушали меня с интересом. Они были просто милы.

Мои переживания по поводу одежды утихли. Содержание наших бесед было куда важнее этого.

Постепенно я понял, что задача этих двух руководителей – определить мои личные качества. Было много того, что на первый взгляд казалось болтовней. Прямо какие-то экспромты, а не опрос.

Вы работаете в авиажурнале?

Вам нравится жить в Техасе?

Вам не нравятся пиджаки? (Ну, напрямую они такой вопрос не задавали.)

Мои тревоги вдруг сменились энтузиазмом. И я повел себя так, как, в общем-то, не стоит себя вести во время собеседований при приеме на работу. Искренне. Самостоятельно.

Я расслабился.

После второго собеседования мы с директором по персоналу, который звонил мне неделей раньше, пошли пообедать в греческий ресторан в нескольких кварталах от редакции. Обед запомнился мне главным образом тем, что я умудрился заказать четыре блюда с тестом фило[8].

– Любите слоеное тесто? – спросил директор.

– Обожаю, – ответил я.

Вот так.

Когда после обеда мы возвращались назад в офис, директор сказал мне:

– Не надо так вытягивать шею, глядя на небоскребы.

«Этот парень решил, что я деревенщина», – сказал я себе.

Потом посмотрел вокруг и добавил:

– А что, ведь кругом такие высоченные здания.

Встречу с главным редактором помню смутно. Припоминаю только, что он вытащил свое кресло из-за своего стола и поставил его передо мной, и это несколько уравняло нас. Помню, как он спросил меня о недавно прочитанных книгах. Я назвал «Переломный момент» Малкольма Гладуэлла[9], хотя на самом деле осилил всего четверть. Я помню, как честно сказал, что прочел только четверть книги, хотя понимал, что выгляжу идиотом. Главный спросил меня, смотрю ли я телевизор. «Да», – ответил я.

Блестяще.

Беседа шла очень просто. Сначала мне было от этого не по себе. А потом я почувствовал себя комфортно. Было впечатление, что мы просто сидим в баре, разговаривая о том о сем. Причем с удовольствием. Как будто меня не нанимают на работу с нереальными профессиональными требованиями. И отсутствие на мне пиджака ничего не значит. Все мои опасения улетучились.

Мне показалось, что я вообще мог прийти в шортах. И если главный редактор что-то во мне искал, то в конце концов нашел.

Я ощутил себя настолько раскованно, что в конце собеседования сказал: «Если сейчас вы вышвырнете меня из своего кабинета, то это будет лучшее событие в моей жизни».

(И могу вам сказать спустя 10 лет, пройдя многие собеседования и проведя немало собеседований сам: это именно то, что вы хотите сказать. В этой фразе есть все, что хочет услышать ваш потенциальный руководитель: скромность, прямота, энтузиазм и благодарность.)

Я ушел от главного редактора в приподнятом настроении. И не из-за мыслей о том, что я могу получить работу, а потому, что, вернувшись домой, я смогу рассказать людям замечательную историю. Вдобавок я провел в офисе любимого журнала несколько часов. Мне льстило, что на меня обратили внимание. Я был благодарен за полученный опыт. Мне было легко оттого, что такие поверхностные материи, как моя одежда, не имеют никакого значения.

Я прошел пешком до моей гостиницы на 47-й улице, чтобы забрать свой багаж. Мне нужно было успеть на самолет, который улетал через пару часов. Я рассчитывал, что мне позвонят через недельку. А могут и вообще не позвонить.

И тут, спустя всего 45 минут после окончания собеседования, раздался сигнал моего мобильного телефона.

212…

Это Нью-Йорк.

649…

Это Esquire.

Я снял трубку, думая, что кто-то ошибся номером. Сейчас кто-то скажет мне, что хотел связаться с молодым подающим надежды редактором Рисом Макдраммондом.

Это был главный редактор.

– Я хотел бы, чтобы вы работали в Esquire, – сказал он.

Пожалуйста, посчитайте до пяти, прежде чем прочтете следующее предложение.

…

Именно столько я молчал после того, как мне сделали это предложение. И поверьте, это длинная пауза. У меня случилось что-то вроде ступора. Это было похоже на паралич перед прыжком с тарзанкой или исполнением в относительно трезвом состоянии песни Bee Gees “How Deep Is Your Love” (вы при этом еще понимаете, как испоганите мелодию). Это был мини-инсульт.