Если мой собеседник проявлял хоть малейший интерес к Нью-Йорку, я подводил его к окну и быстренько «водил» по основным достопримечательностям, которые были в поле зрения: широко раскинувшийся комплекс невысоких строений, которые в целом составляют так называемую Адскую кухню[11]; точное место на реке Гудзон, на которое в свое время совершил аварийную посадку гражданский самолет; место на 8-й Авеню, где семь лет стояла скамейка с пластиковой куклой Рональда Макдональда, которой антиглобалисты отрубили голову; почти идиллический вид на леса Нью-Джерси, если прищуриться. Почти. Тут же завязывался интересный разговор. А причина всему – проявление любознательности.

И кто бы отказался побыть в одной комнате с вами, если вы последуете моим советам? С дружелюбным, уверенным в себе и довольным жизнью? Вы стали тем, с кем все хотели бы иметь дело!

А вы ведь еще даже не присели.

Было бы хорошо, если бы я прочел предыдущую главу перед моим первым рабочим днем в Esquire.

Дело не в том, что я не проявил дружелюбия и покладистости. Я даже не понимал, насколько дружелюбным и покладистым я был в тот день. Когда я взволнован или нервничаю, то веду себя так же, как многие: переигрываю, становлюсь пародией на себя. На вечеринках я слишком много говорю. Я задаю людям дерзкие вопросы, причем ответы меня совсем не интересуют.

И, конечно, я с энтузиазмом представляюсь незнакомцам в мужском туалете.

Перед первым рабочим днем в Esquire жизнь у меня была напряженная. Работу мне предложили в понедельник. Я принял предложение в пятницу. (Это слишком большой срок для обдумывания такого предложения. Сегодня я уже не помню, о чем тогда думал. Наверное, хотел выиграть немного времени, зная, что мой новый шеф захочет, чтобы я приступил к своим обязанностям немедленно, а мне предстояло еще завершить много дел в Далласе и как-то обосноваться на новом месте.) Я вылетел в Нью-Йорк через неделю после согласия перейти в Esquire. Посмотрев в течение дня пять квартир в районе Гринвич-Виллидж, я согласился арендовать пятую из них. Она была расположена в четырехэтажном доме без лифта в квартале от парка Вашингтон-сквер на 8-й Западной улице. Квартира находилась над магазином, носящим название L’Impasse. Он специализировался на торговле одеждой, которую можно было бы деликатно описать как ночную для людей, склонных к стриптизерству. Но я согласился. И не потому, что квартира мне нравилась, а потому, что она была единственной из всех просмотренных мной, в которой туалет находился не в кухне, и в ней не было каких-то других причудливых элементов планировки, которые свойственны арендному жилью в Центральном Манхэттене. К тому же квартира была последней в моем списке и уже нужно было принимать решение. (Оглядываясь назад, могу сказать, что это было замечательное жилье. Обширное, с видом на улицу Макдугал и удачно расположенное: из окна я мог видеть арку Вашингтон-сквер. Но во второй половине дня того воскресенья у меня практически не оставалось времени на то, чтобы оценить эти ее достоинства.)

В следующий четверг я и мой друг Крейг выехали из Далласа на машине и в субботу утром (после остановок в Ноксвилле и Принстоне) въехали в Нью-Йорк. Город был необычайно тих. Все витрины магазинов на 8-й Западной улице закрыты, на дверях большие замки. Все вокруг было пустынным и грустным, как в фильме «Таксист»[12]. Весь день мы потратили на переезд. Но постепенно улица становилась оживленнее. Музыка в магазине L’Impasse с явно сексуальным подтекстом звучала громче. В летнюю жару отовсюду неслись резкие и терпкие запахи.

Мне казалось, что я выбрал оживленное, хотя и не очень «домашнее» место жительства.

Утром в воскресенье мы с Крейгом спустились вниз. Мой друг возвращался в Даллас. А я собирался заняться тем, чем занимаются люди в Нью-Йорке теплым летним утром: почитать свежую газету Times в Вашингтон-сквер и съесть аппетитный пшеничный бублик с лососем и луком. Когда мы открывали внутреннюю входную дверь, то вдруг почувствовали сопротивление. Дверь не была закрыта, но что-то мешало нам распахнуть ее. Сквозь стекло мы увидели кучу тряпья и руку, которая показывала, чтобы мы убирались к чертям. Между обычно закрытыми на замок внутренней и наружной дверьми входа расположилось огромное существо неопределенного пола.

Мы осторожно перешагнули через него и вышли из подъезда на тротуар. Мы переглянулись, обменявшись безмолвным вопросом: «Что за черт?» (Потом я уже не был так осторожен и вежлив в подобных случаях. А их за первый год моего проживания в Нью-Йорке было несколько. Обычно я желал таким людям доброго утра, а потом кричал: «Убирайся отсюда!» Если этого было мало, я добавлял: «Извините, сэр или мадам, но я не шучу!») А лишенные черт лица четыре манекена магазина L’Impasse за пластиковым окном витрины в легкомысленных предметах нижнего белья как будто надо мной смеялись.

В то утро, прогуливаясь около своего дома в первый раз, я заметил, что вокруг меня движется множество людей. У некоторых в руках были складные стулья, и это показалось мне необычным. По обеим сторонам 8-й Западной улицы были установлены переносные полицейские барьеры, а посреди проезжей части нарисована красная полоса, как будто указывающая направление движения.

Я был заинтригован этим и, вернувшись домой, ввел в Google запрос «мероприятие 26 июня на 8-й Западной улице».

Оказалось, это было главное мероприятие Недели гей-культуры, в ходе которой отмечается борьба геев за свои права. В тот день должен был состояться красочный парад приверженцев однополой любви, проходящий по маршруту от Мидтауна до Вест-Виллидж, в нескольких километрах от квартала, в котором находился мой дом.

«Круто, – подумал я. – Целый парад». Многие ньюйоркцы любят это действо. Плюс права сексуальных меньшинств. В принципе я не против. Но я тогда еще не знал, что в итоге я аж на четыре часа окажусь запертым в своей квартире и буду вынужден слушать очень громкую музыку. До меня это не очень быстро дошло.

Действо разворачивалось медленно. И тут…

Стоп, разве это не сенатор Хиллари Клинтон?

И сенатор Чак Саммер!

И мэр Нью-Йорка Майк Блумберг!

И парень в собачьем ошейнике и кожаных плавках, изображающий секс с женщиной из толпы, которая вроде не имеет ничего против!

Передвижной подиум за подиумом, политик за политиком, одна группа борцов за права секс-меньшинств за другой, транспарант за транспарантом, один гигантский банан за другим… Все это проплывало мимо окон моей квартиры. Я подумал: «А-а, теперь я понял. Ведь медведи тоже могут отстаивать свое право на то, чтобы быть волосатыми». И еще я подумал: «Да-а, теперь в моей жизни все иначе». И не только окружающий меня мир. Моя жизнь. Вообще все.