традиции народные комиссариаты стали министерствами, а народные комиссары - министрами. Примечательно, что изменение названия армии, о котором было публично объявлено в то время, было полностью проигнорировано большинством исследователей, и ее по-прежнему ошибочно называют Красной армией на протяжении всего периода холодной войны.

Я разработал новую концепцию разрядки: с моей точки зрения, после 1953 года главной характеристикой отношений между конфликтующими сверхдержавами стала - несмотря на постоянно растущее соперничество в гонке вооружений - постоянная взаимозависимость и вынужденное сотрудничество Соединенных Штатов и Советского Союза и их соответствующих военно-политических блоков, при этом имманентный антагонизм явно сохранялся. Конкуренция, конфликт и конфронтация оставались постоянными элементами структуры холодной войны, но теперь они всегда были подчинены и контролировались элементами разрядки: взаимозависимостью и вынужденным сотрудничеством с целью избежать прямой военной конфронтации сверхдержав любой ценой. Все это означает, что разрядка была не простым тактическим ходом, приведшим к временному ослаблению напряженности в отношениях сверхдержав, как это обычно изображается, а новой моделью вынужденного сосуществования Востока и Запада, характерной для второй фазы холодной войны с 1953 по 1991 год, которая работала как автомат, контролируя и определяя действия политических лидеров с обеих сторон. Иными словами, это была система серьезной и постоянной взаимозависимости, основанной на взаимной ответственности за сохранение человеческой цивилизации, которая заставляла сверхдержавы сотрудничать, чтобы избежать прямого военного конфликта между ними.

Я ввел новую категоризацию международных конфликтов, произошедших во время холодной войны, отделив настоящие кризисы от псевдокризисов; ведь не каждый кризис, произошедший в эпоху холодной войны, был связан с холодной войной в том, что касается его главного героя. Так, в частности, все внутриблоковые конфликты советского блока не были в этом смысле настоящими кризисами, поскольку, несмотря на то, что утверждала их пропаганда, они не выходили за рамки сотрудничества сверхдержав, а именно не создавали реальной угрозы интересам противостоящего военно-политического блока. Они не бросали вызов европейскому статус-кво, сложившемуся после Второй мировой войны, и, следовательно, не нарушали отношений между Востоком и Западом. Такими псевдовосточно-западными кризисами, имевшими эффект только на уровне общественного мнения и пропаганды, были восстание в Восточной Германии в 1953 году, восстания 1956 года в Польше и Венгрии, вторжение в Чехословакию в 1968 году и польский конфликт 1980-81 годов. Разумеется, это были серьезные внутренние кризисы, как в странах, где они происходили, так и в советском блоке как таковом. К ним добавился Суэцкий кризис 1956 года - серьезный конфликт, который произошел параллельно с Венгерской революцией, но не оказал влияния на отношения между Востоком и Западом. Скорее, это был внутриблоковый конфликт в рамках западного альянса, поскольку советское руководство реалистично оценило ситуацию и решило не ввязываться в нее, не желая напрямую противостоять Западу в деле защиты Египта. Описанные выше кризисы принципиально отличались от других, которые действительно приводили к серьезному столкновению интересов Востока и Запада, а некоторые из них создавали возможность общей военной конфронтации между Востоком и Западом. Такими реальными кризисами холодной войны были два Берлинских кризиса (1948-49 и 1958-61 гг.), Корейская война, кризис китайских шельфовых островов в середине и конце 1950-х годов и Кубинский ракетный кризис. Война во Вьетнаме и советское вторжение в Афганистан были особыми случаями реальных кризисов. Эти кризисы представляли реальную угрозу миру во всем мире и оказали длительное влияние на отношения между Востоком и Западом как в свое время, так и в долгосрочной перспективе, в отличие от псевдокризисов.

Я заново открыл для себя (и превратил в доктрину) политику "активной внешней политики", объявленную советским руководством весной 1954 года и призванную повысить приспособленность государств советского блока к жизни в международном обществе и возможности маневрирования для всего блока. С этого момента Москва призывала своих союзников как можно эффективнее использовать свой международный авторитет, достигнутый или планируемый при советской поддержке, для повышения репутации и влияния восточного блока на международной политической арене. Особенно с середины 1960-х годов и вплоть до краха коммунистических режимов в Восточно-Центральной Европе эта стратегия стала эффективной моделью сотрудничества между государствами советского блока в области внешней политики.

Я разработал концепцию эмансипации государств советского блока. Хотя этот термин уже использовался Бжезинским в ограниченном смысле для изображения меняющихся отношений между Москвой и ее союзниками на основе общедоступных источников в середине 1960-х годов, моя концепция основана на обширном многоархивном исследовании и представляет собой процесс постепенной эмансипации этих государств в трех направлениях: в их отношениях с Советским Союзом, с Западом и с третьим миром. В результате, начиная с середины 1950-х годов, государства Восточной и Центральной Европы могли становиться все более приемлемыми акторами международной политики, чтобы успешнее продвигать политические цели советского блока в области отношений между Востоком и Западом, а также в третьем мире.

Я отметил, что примерно в 1955-56 годах советская дипломатия, стараясь сохранять активность в отношении Запада в целом, начала уделять особое внимание и нейтральным странам. В Москве было распространено мнение, что "движение за нейтралитет" растет не только в Азии и на Ближнем Востоке, но даже в таких странах НАТО, как Западная Германия, Дания и Норвегия. Была переформулирована и сама категория нейтралитета. В отличие от традиционного западного типа нейтралитета (Швеция, Швейцария), финская модель из доселе уникальной превратилась в общеприменимую: это был восточный тип нейтралитета. Главным объектом этой новой политической линии стала Австрия после заключения государственного договора и объявления нейтралитета в 1955 году. Некоторое время советские руководители всерьез полагали, что у этой страны есть все шансы последовать финской модели в своей внешнеполитической ориентации.

Я заново открыл для себя важное забытое изменение в доктрине, которое серьезно повлияло на мировоззрение лидеров советского блока: введение "теории двух зон" в 1956 году. Ни для кого не секрет, что двадцатый съезд Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) заменил печально известную "теорию двух лагерей" Жданова 1947 года гораздо более гибким новым тезисом о двух зонах; однако эта важнейшая модификация советской внешней политики в значительной степени упущена из виду в международной литературе о холодной войне. Если в доктрине Жданова выделялись две враждебные военно-политические группировки, расположенные в Евразии и на Североамериканском континенте, то новая теория делила весь мир на две части, одна из которых принадлежала империалистическому блоку под руководством США, включавшему, помимо членов НАТО, всех союзников США на всех континентах. Другая, гораздо большая часть, называлась "зоной мира" и включала в себя не только социалистические страны, но и все страны мира, проводящие антиимпериалистическую политику, в том числе все бывшие колонии, ставшие теперь независимыми неприсоединившимися государствами в Африке и Азии. Более того, в эту категорию попали несколько нейтральных государств, таких как Австрия