На протяжении двух последних недель после трудового дня Ноэль каждый вечер приходила ко мне в спальню с чашей травяного отвара, неизменно успокаивая меня, во время тихих истерик перед сном. Она молча ожидала, пока я усну, и лишь потом бесшумно уходила.

Я хотела домой. Хотела покинуть эти мрачные каменно-деревянные стены и забыть обитающую здесь жестокость, как страшный сон.

Мы с Ноэль чистили комнаты, когда я, однажды, обронила деревянное ведро с грязной водой, как ворвался один из мужчин и начал что-то кричать на их гаркающем языке. Ещё слишком мало слов я знала, а оборотов ещё меньше, чтобы понять, что конкретно он спрашивал. Но по обитающим здесь нравам и укладе быта, который я успела изучить, стало понятно, что он не доволен чьей-то криворукостью - малейшая оплошность выводила их из себя.

Я всё ожидала, что Ноэль назовёт приговором моё прозвище, указывая на меня пальцем. Но она молчала. Ноэль достаточно хрупкая девушка, в два раза меньше того великана, который набросился на неё с кулаками. Она и первый удар не выдержала, а упала на пол, сжавшись в комок.

Застыв в своём углу, я с ужасом наблюдала, как он бьёт Ноэль ногами, абсолютно не сдерживая себя в силе удара. Девушка попеременно пыталась защитить руками то живот, то голову, а спустя несколько кошмарных мгновений, она начала кашлять кровью, что в какой-то степени её и спасло.

Мучитель остановил своё наказание.

Развернувшись на пятках, он подошёл ко мне, схватив за волосы, поднял на ноги. Ему понравился красноватый цвет моих волос, которые он поднёс к своему носу, вынудив меня больно извернуть шею, и с сальным взглядом вдохнул их запах. Из коридора его кто-то позвал и он просто оттолкнул меня от себя, мазнув маслянистыми глазками на последок, как бы отдавая неприятное обещание.

Раньше я его здесь не видела.

Этот дом был в принципе не очень заселенным: пять мужчин в лёгких кожаных доспехах, старик в серой мантии, а помимо нас с Ноэль, ещё четыре девушки. Три из них, судя по отметинам на лице, были имари. Про отметины я догадалась позже, когда случайно увидела четвертую девушку в одном из подвальных помещений. Я тогда должна была выгладить бельё в странном аппарате, в котором между двумя твёрдыми раскаленными цилиндрами просовывалась ткань, а потом нехитрым образом с помощью ручки эти цилиндры прокручивали между собой бельё, отдавая уже идеально выглаженное.

Гладильная комната находилась в самом конце подвального коридора, в котором было много запертых помещений. Из недр одного из них доносились крики. Не плотно закрытые створки поманили меня, позволяя подсмотреть за ужасным действием: миловидной девушке твёрдой рукой один из ублюдков, правивших в этом поместье, наносил глубокие раны тонким лезвием. Девушка пыталась сдерживать крик, но получалось слабо. Когда он закончил своё зверство, с самым спокойным выражением лица взял в руку горсть что-то вроде соли и прижал к свежим ранам, вызывая леденящий душу крик боли.

Это ждёт и меня.

В тот вечер я попыталась сбежать первый раз. Ноэль старалась удержать меня за руку, преградить путь, но мы ещё слишком мало понимали язык друг друга, чтобы я могла догодаться, от чего именно она старалась меня уберечь. Тогда я впервые увидела, как она плачет. Игнорируя свои же слёзы, она схватила меня за лицо, и с жутким акцентом выдохнула три слова на моём родном языке:

- Ты. Смерть. Там.

Но я должна была сбежать. Хотя бы для того, чтобы доложить властям об издевательствах, творящихся здесь.

Дом и эти люди, судя по всему, служили для того, чтобы обучать имари-рабынь. Только не могла понять, кому могут понадобиться такие загнанные люди, в нашем эмансипированном двадцать первом веке. Секс-рабыни – незаконно, но понятно. Извращенцев хватает. Но тех, кто служит в средневековом быту – это новый уровень больного бреда.

Меня пока не особо трогали, в отличие от остальных девушек. Пару раз подводили старика в мантии, о чём-то перегаркиваясь между собой. Но всё чаще и чаще провожали в коридорах малоприятным взглядом.

Я боялась боли, боялась наказания, боялась изнасилования, в конце концов, прислушиваясь ночами к мужским стонам и женским всхлипам, под ритмичный скрежет кровати.

Не могла вообразить, что в России есть настолько дикий угол, но, если слышишь цокот копыт, логичнее сразу представить лошадь, а не зебру. Поэтому я надеялась, что ещё в России, а не где-то дальше.

Я боялась этого места, но страх пересилил опасения того, что не доберусь до ближайшего города или дома с телефоном, что я заблужусь, и я всё же переспорила Ноэль. Вышла в ночь.

О том, что это была плохая идея, я поняла быстро: я не уточнила у Ноэль, в какую сторону мне идти, не взяла воды и не оделась потеплее.

Дура.

Как идиотка, под гнётом собственного страха попёрлась чёрт пойми куда, даже сбежать не смогла по-человечески.

На удивление, на выходе с территории, которая была огорожена лишь низким забором, меня никто не остановил. Я за пару недель успела понять нрав девушек, обитающих здесь – они даже не пытались что-то изменить. Как данное принимали весь ужас своего существования.

Ругая себя под нос, я развернулась и пошла обратно.

Мы часто чистили лужайку перед особняком, пололи грядки, с незнакомыми мне растениями, но я особо не любовалась обстановкой, всё больше стараясь выучить язык, чтобы понимать Ноэль.

Только сейчас заметила, что дом выглядит как-то не так. С виду он напоминал средневековый монастырь из серого камня, но очень маленький, когда внутри же пространства было гораздо, гораздо больше.

Замёрзшая и уставшая, зашла через боковой вход на кухне, где с облегчением меня встретила Ноэль.

Она заметалась на кухне, выуживая из холщевых мешков какие-то корешки, доставая из ящика ступу, причитая на своём языке. Из всех слов я только поняла «плохо», «ходить», «зря», «тоже самое».

Ноэль пыталась сообщить, что там, за забором, ко мне будут относиться так же, как относятся к девушкам здесь.

Ничего.

Значит, пойду дальше.

Только подготовлюсь.

Ноэль принялась толочь корешок, жестом обнимая себя, будто мёрзнет, потом кашляя – показывая, что это для того, чтобы я избежала простуду.

Я её не понимала. Даже с разбитым лицом, она продолжала улыбаться, будто другой жизни и не может быть.

А я ей часто рассказывала про свою, на русском, правда, но она слушала. Про работу, про друзей, про любимые книги и любимую пиццу, про то, что люблю просыпаться по утрам под шум дождя, и валяться в кровати до тех пор, пока он