свойств, вложенных в человека, если не божественной силой, то, по крайней мере, счастливым случаем.

 Даже такой апостол рационального мышления, как Мечников, говорит:

 "Из всех известных данных мы имеем право заключить, что человек является чем-то вроде обезьяньего урода" и его можно рассматривать, "как необыкновенное дитя человекообразной обезьяны, родившееся с более развитым мозгом и умом, чем его животные предки".

 Было бы, конечно, весьма затруднительно объяснить, каким образом в той цепи естественного развития, которою является вся органическая жизнь, мог случиться такой казус, как появление существа, одаренного совершенно новыми свойствами. Такая случайность и вмешательство божественной воли стоят друг друга.

 Гораздо естественнее предположить, что все свойства человеческого духа есть прямой результат причин, лежавших в самой сущности жизни.

 Настойчивое искание смысла бытия, красной нитью проходящее через всю историю человеческой мысли, является естественным последствием тех условий жизни, благодаря которым страдания, нравственные и физические, подавляюще превалируют над светлыми ее сторонами.

 Едва ли бы человечество, хотя бы и одаренное развитым мозгом, когда либо задумалось над смыслом и целью своего существования, если бы оно было удовлетворено жизнью, как таковой.

 Желание найти смысл и цель чего бы то ни было возможно, естественно и необходимо только тогда, когда данное переживание само по себе не удовлетворяет нас. Человек никогда не ищет смысла в прямом наслаждении — например, в половом акте, вкусной еде или созерцании красоты — ибо то, что удовлетворяет само по себе, является самоцелью и ни в каких обоснованиях не нуждается.

 Мы ищем пищи, подчиняясь чувству голода. Если бы голод не был мучителен, то ничто не заставило бы человека задуматься над вопросом о пище.

 Только тогда, когда переживание не только не приносит удовлетворения, но даже вызывает страдания, человек вынужден искать смысла и цели, которые оправдывали бы затрату сил и переносимые мучения.

 И если человечество, с незапамятных времен, так настойчиво и страстно ищет смысла своего существования, то это значит, что жизнь такая, какова она есть, не в состоянии удовлетворить его.

 Но, однако, из этого вовсе не следует, что человек — существо такого высшего порядка, для которого земная действительность слишком ничтожна и бедна.

 Такое лестное для человека предположение могло бы иметь оправдание только в том случае, если бы жизнь, сама по себе, была прекрасна. Конечно, скучать в раю, не удовлетворяться даже истинно-прекрасным и стремиться к чему-то еще более прекрасному и высокому, — на это было бы способно только существо высшее, слишком прекрасное, небесно-восхитительное.

 Но для того, чтобы рваться на волю из тюрьмы, страдать от зубной боли, бояться смерти, тосковать в пустыне и вообще мечтать о лучшем, находясь в отвратительных условиях, для этого вовсе не нужно быть существом высшим, а достаточно быть тем, что и есть человек: чувствующим животным.

 Ибо даже свинья, когда ее режут, визжит и рвется, а голодный баран, конечно, по-своему мечтает о лучшей доле.

 Жизнь же человека ничуть не лучше жизни недорезанной свиньи и голодного барана. Она вся — одна непрестанная и мучительная борьба со страданием, осложненным сознанием страдания. В короткий промежуток времени между первым и последним вздохом, промежуток настолько короткий, что его не хватает даже на то, чтобы в полной мере использовать свои силы и возможности, каждое сознательное мгновение жизни человека полно более или менее мучительных ощущений.

 Опасность и голод, холод, усталость, разочарования, необходимость подчиняться чужой воле, сознание своего бессилия, разлука, старость и смерть следуют за человеком неотвязной и бесконечной чередой. Моменты удовлетворения, наслаждений и радости — крайне редки, мимолетны и непрочны.

 "Сочтите часы счастия, пережитые вами, сочтите дни страданий, и знайте, кто бы вы ни были, что лучше бы вам не родиться совсем!" — говорит Байрон.

 Человек буквально дышит страданиями. Они окружают его, как ядовитый туман, закрывающий солнце. Если в какой либо момент человек и находится в состоянии покоя, то вокруг него ни на мгновение не прекращается все та же смертельная, полная тоски, ужаса и гнева, борьба других существ. И чем человек умнее, чем он чувствительнее, тем труднее для него не видеть ужасов, творящихся вокруг и не принимать в них участия.

 "Если представить себе все то множество бед, страданий и мучений, которые солнце освещает на пути своем, то станет ясно, что лучше бы ему производить на земле так же мало жизненных явлений, как и на луне!" — писал Шопенгауэр.

 "Болезни, страсть, зависимость от воли и власти других — неустранимы" — говорит Гартман, — "и сколько бы ни изобретали лекарств от страданий, число их будет расти скорее. Веселая, беспечная молодость всегда будет малой частицей жизни, а большая часть ее всегда будет погружена в угрюмую старость." Жизнь человеческая, как и жизнь всякого иного живого существа, буквально построена на страдании. Страдание положено в основу каждого чувства, действия и мысли. В сущности говоря, только страдание и является настоящим двигателем жизни, и жизнь застыла бы в мертвенном бездействии, если бы страдание и страх страдания не толкали ее на поиски спасения. Всякое сознательное творчество и всякое бессознательное влечение равно возбуждаются или прямой необходимостью бороться со страданием, или желанием предохранить себя от страдания в будущем.

 Только бессилие личности и страх одиночества создало общение между людьми, легло в основу общественного строительства, создавая семью, государство, все виды ассоциаций. Только борьба с голодом, болезнью, смертью и смутным страхом перед тайнами окружающей нас природы двигает наукой. Тот же страх создает религии. Безобразие творит искусство... Мы любим, спим, творим, едим, испражняемся, мыслим, — только потому, что неудовлетворенность вызывает страдание или угрожает им.

 Глубоко вдумавшись в любое духовное проявление человеческой личности, мы всегда в корне его увидим скрытое страдание.

 "Рождение — страдание, старость — страдание, смерть — страдание, любовь — страдание, желание — страдание, всякая сильная привязанность к земному — страдание!"

 Так сказал Будда.

 И все наши попытки изменить этот извечный закон жизни до сих пор только приводили к разочарованию, доходящему до отчаяния.

 "Все, что с таким страданием и старанием устраивают люди, если и стоит чего либо, то разве только того, чтобы все это с наслаждением бросить!" — говорит Толстой.

 По определению Шопенгауэра, жизнь человеческая "подобна маятнику, который качается между страданием и скукой!"

 Эти свидетельства мудрых о характере человеческой жизни можно было бы продолжить до бесконечности, но едва ли нужно тратить много слов для доказательства очевидности.

 Если бы обладать таким нечеловеческим слухом, чтобы сразу слышать все звуки земли, — сквозь шум лесов и водопадов, сквозь шорох миллиардов движений, стук машин, шепот любовников, смех