правило — оптимистическое миросозерцание формируется у великих отрицателей вместе со старостью. Быть может, тут играет роль естественное ослабление умственных способностей, но вероятнее, что, когда организм явно начинает разрушаться и призрак смерти встает в непосредственной близости, тогда падает силами и великий дух.

 Инстинкт жизни и страх смерти не только не угасают с летами, но, напротив — развиваются до крайней степени. Молодость не ценит жизни, не боится смерти, которую даже и представить себе не может, до того она переполнена жизненными соками. Старость же обеими руками цепляется за остаток дней своих и в ужасе перед черной дырой могилы готова отказаться от опыта всей своей долгой и славной жизни. Поэтому нет ничего удивительного в том, что великие умы, дожив до глубокой старости и почувствовав в костях холод могилы, пали духом и старались набросить хоть какой нибудь покров на свой собственный неизбежный и страшный конец.

 Эти последние потуги умирающего духа бывают страшны до смешного. Соломон дошел до бреда о царстве сорока тысяч праведников, Лев Толстой впал в ханжество.

IV

 Если бы жизнь человеческая была гармонична и прекрасна, человеку не было бы никакой надобности доискиваться ее смысла и стремиться к лучшему. В каждый момент своего существования он восклицал бы от всей полноты души:

 — Мгновение, остановись!.. Ты прекрасно!..

 С другой стороны, если бы не было страха смерти, никакие силы, ни земные, ни небесные, не заставили бы человека тянуть жизнь, настолько несовершенную и настолько отягченную страданиями, что она постоянно заставляет мечтать о лучшем, будь то иные формы земного существования или блаженство загробного мира.

 Мечников называет страх смерти "великим законом, без которого все земные существа были бы давно уничтожены".

 Есть люди, которые уверяют, что им совершенно чужд страх смерти. Но если это не свидетельствует именно о глубоком отвращении к жизни или не является результатом крепкой веры в бессмертие за гробом, то говорит лишь о малой сознательности. В большинстве же случаев это, конечно, просто бравада, глупое и ненужное хвастовство!

 "Тот лжет, кто уверяет, что не боится смерти!" — сказал Руссо.

 При мысли о смерти, каждого человека охватывает если не панический ужас, то смутное беспокойство — предчувствие ужаса.

 — О, эта мысль ужасна! — воскликнул Золя — бывают моменты, когда я ночью вскакиваю с постели и стою остолбенелый в состоянии невыразимого ужаса!

 Шопенгауэр определяет страх смерти, как самое сильное чувство, на которое способен человек, а Лев Толстой признается, что должен прибегать к хитрости, чтобы не лишить себя жизни из страха смерти.

 Счастлив человек, что ему удается на более или менее значительное время забывать о смерти.

 Впрочем, мысль о ней, мысль о полном уничтожении своего я настолько противоречит самосознанию человека, что ему даже и невозможно достаточно ясно представить себе момент своей агонии и перехода в небытие. Едва ли я ошибусь, если за всех людей признаюсь, что у каждого из нас, где-то в самом глубоком тайнике души, под сознанием, вне разума и логики, вопреки даже самой очевидности, шевелится неопределенная и бессмысленная надежда, что, хотя и правда, что все люди смертны, но именно мы, мы не можем умереть! Знаменитое логическое построение — "всякий человек смертен, Кай — человек, значит — Кай смертен!" — нисколько не обязательно для нашего внутреннего подсознательного чувства, на котором, собственно, и держится так крепко древняя вера в личное бессмертие.

 Если бы это было не так, если бы ни на одно мгновение нельзя было забыть о смерти, жизнь стала бы невыносимой. Именно этой невыносимостью даже хотя бы одного часа жизни, при полном сознании неотвратимости смерти, объясняется тот странный факт, что многие люди, приговоренные к смертной казни, кончают жизнь самоубийством, и при том зачастую способом гораздо более мучительным, чем тот, который ожидал их от рук палача.

 Гонкур говорит, что жизнь его "была бы облегчена от тяжкого бремени, если бы он мог изгнать из своего сознания мысль о смерти".

 Сакья Муни, впервые поняв значение смерти, в отчаянии воскликнул:

 — Горе краткой жизни человеческой! Горе всем прелестям удовольствия, напрасно соблазняющим сердце!

 Будда просил отца своего даровать ему бессмертие, в противном случае отказывается от всех благ жизни, то есть, из страха смерти предпочитая жизни смерть.

 Экклезиаст, размышляя о смерти, "возненавидел жизнь и проклял все дела, которые делаются под солнцем, как бессмысленную суету сует и томление духа".

 Даже в полном светлых упований жизнеописании Христа черной молнией мелькает Его отчаянная молитва в саду Гефсиманском, где до кровавого пота молился Он, чтобы миновала Его чаша сия. В последнюю минуту, когда Он почувствовал приближение смерти, ужасом и холодом веял Его крик:

 — Господи, Господи, почто Ты меня оставил!

 Все вожди и пророки, старавшиеся вложить в жизнь человеческую религиозный смысл, претворив ее в служение Богу, все же должны были обещать людям бессмертие, ибо перед лицом полного уничтожения оказывается бессильным всякий нравственный закон и бессмысленным всякий смысл.

 Самая благостная из религий, учение Христа, все построенное на самоотречении, не избегло догмата о бессмертии, вновь подтвердив тем, что вопрос о смерти есть основной вопрос о жизни, без удовлетворительного решения которого человеку не нужно ничего — ни жизни, ни любви, ни Бога.

 А между тем, казалось, в самом факте смерти нет ничего ужасного.

 Конечно, веселие могильных червей и прелести разложения, столь красноречиво воспетые блаженным Фино, достаточно отвратительны и сами по себе, что-бы внушить отвращение к смерти. Но, ведь, они находятся уже "по ту сторону", за пределами сознательного восприятия, а потому не должны были бы пугать человека. Да и не тем мучится человек!

 Физические страдания, конечно, ужасны, но они не обязательны, и, кроме того, у человека имеется достаточно средств, чтобы прекратить их в любой момент.

 Достоевский даже утверждал, что предсмертные страдания не только не усложняют ужаса смерти, но даже облегчают его.

 "Подумайте, если, например, пытка... При этом страдание и мука телесная, а, стало быть, это от душевного страдания отвлекает, так что одними ранами и мучаешься, пока не умрешь. А, ведь, главная, самая сильная мука не в ранах!.."

 Многие из людей, особенно остро переживающих страх смерти, только тем себя и успокаивают, что предсмертные страдания должны быть так велики, так ужасны и невыносимы, что или потеряешь сознание, или уж до такой степени измучишься, что возжелаешь смерти, как избавления.

 Если же говорить о горечи разлуки с жизнью, солнцем, дорогими людьми, любимым делом и прочим, то, ведь, страшатся смерти, а иногда и