— Спасибо за напоминание, я тоже помню, сколько тебе, норечь не о том.

Я, конечно, уверена в Евгении, но к чему брать грех на душуи вводить мужика в лишний соблазн.

— В чем же соблазн? — Маруся любит иногда прикинутьсядурочкой.

— Знаешь, когда изо дня в день молодая девица будет на егоглазах стоять задницей кверху, тут и кремень станет мягче пластилина.

— Почему обязательно задницей кверху?

— Потому что — это самая рабочая поза. Я все же надеюсь, чтодомработница будет стирать белье, чистить ковры, мыть полы и так далее, а всеэто делается в известной позе, поэтому мне хотелось бы иметь в доме задницупостарше.

— Старше себя, — уточнила Маруся.

— Как минимум, — заверила я.

— Хорошо, завтра мы это обсудим.

Ранним утром следующего дня Маруся ворвалась в мою квартирусо своим новым любовником. Иван Федорович, мужчина в костюме, внешне весьмаобаятельный.

Он не имеет привычки громко и не к месту смеяться, регулярночистит обувь, не ковыряет в носу в задумчивости и не цыкает зубом, от негосовсем не пахнет потом, он иногда пьет в меру, курит только дорогие сигареты ив гостях тактично скрывает свой непомерный аппетит.

Несмотря на все Перечисленные достоинства, я относилась иотношусь к Ивану Федоровичу очень прохладно. Возможно, я не смогла проститьМарусе разбитого сердца Акима.

Ах, Аким, предпоследняя любовь Маруси. Она его жестокобросила, а он все-таки мой сосед.

Если до этого Аким просто пил, то теперь он запил горькую исовсем забросил мое хозяйство. В ванной несколько месяцев течет кран горячейводы, а в туалете барахлит бачок. Время от времени сосед стучит в мою дверь.Бия себя в грудь кулаком, он говорит:

— С соседями так не поступают!

Я соглашаюсь, обливаясь слезами, но напоминаю, что Марусе онникакой не сосед, а мне очень даже, так же как и Старой Деве, которая ужетрижды жаловалась участковому.

— Машка хотела моей любви! — кричит Аким. — Вот ей! — и онскручивает большой кукиш. — Еще не родилась та баба, которая…

— Знаю, — грустно отвечаю я, после чего Аким приходит всебя, вздыхает, смущенно роняет слезу и топает домой.

Разве могу я после этого любить Ивана Федоровича? Если делопойдет так и дальше, мне придется, как абсолютно одинокой женщине, проситьЕвгения починить кран и бачок, а это сильно ударит по моему авторитету, ведь онмне еще не муж.

Вот почему я не люблю Ивана Федоровича.

К тому же он старается всех убедить, что безумно любитМарусю. Он демонстрирует свое восхищение в самой отвратительной для меня форме:ест Марусю глазами, из которых струится патока, то и дело вспыхивает восторгоми захлебывается от нежности.

Если бы он был не из провинции, а Маруся не являласьобладательницей столичной квартиры, гаража и дачи, я бы ему поверила. Но вМоскве околачивается масса провинциалов, способных за вышеперечисленныесокровища и не на такое.

Поэтому на его любовь я сразу же посмотрела с подозрением ибрезгливостью, чего не скажешь о Марусе. Кстати, пора вернуться к ней.

— Ну, старушка, и загрузила ты нас своими проблемами! — сходу пожаловалась она, едва успев внести в квартиру свой пышный бюст. — Мы с«моим» бросили в постели делом заниматься и всю ночь проспорили, какоговозраста должна быть прислуга. Он стоит на своем: не старше двадцати пяти.

— И я его могу понять, — усмехнулась я. —Так же, как и тебя.

— Я с ним согласна, — поспешила сообщить Маруся.

— Ах, согласна, птичка моя. Чудесно, тогда возьми этутрудолюбивую девушку себе. Будешь лучше справляться с хозяйством, — ответила я,кивая на Ивана Федоровича.

Маруся пришла в смятение, но очень быстро из него вышла.

— Мне бюджет не позволяет, — заявила она.

— Не страшно, такие расходы я охотно возьму на себя, подружбе и для эксперимента.

Маруся просверлила меня взглядом и поняла, что я не шучу.

— Ну, что скажешь? — спросила она, оборачиваясь к «своему».— Или я не права? Она завидует нам.

— Права, права, — тут же замурлыкал он, кусая Марусю за щекуи умильно вскрикивая:

— А щеки! Мои румяные щеки!

Фу, как это противно. И я должна все это терпеть. Но в одномя с ним согласна: щеки Маруси и раньше занимали значительную часть ее лица, а впоследнее время просто выступили за его пределы.

— Ваня! Перестань, — млея от счастья, отбивалась Маруся, аон то кусал, то щипал ее оплывшие щеки с каким-то садистским остервенением,словно она была не тем, что есть, а извращенной малолетней нимфеткой.

Я смотрела на эту сцену с нескрываемым отвращением, мысленнопоклявшись не соглашаться на прислугу младше пятидесяти.

— В общем, так, старушка, — вспомнила обо мне Маруся, когдаИван Федорович утомился дергать ее за щеки. — Ты как хочешь, но Жанне я ужесообщила. Работе она очень обрадовалась, поэтому выкручивайся сама. «Мой» занятсегодня, поэтому мы спешим. Пока, чмокни Саньку, мы испаряемся.

Что они и сделали.

Минут пять я стояла в прихожей, потрясенная столь наглымвторжением в свою жизнь.

Кто кому завидует? Разве я пытаюсь протиснуть молодую девицув Марусин дом? Щеки!

Щеки!

Я фыркнула и хотела вернуться в кровать, откуда раньшевремени меня и извлекла Маруся, но три дверных звонка сообщили о приходеЕвгения. Я распахнула дверь и тут же была подвержена нападению на свои худыещеки.

— А щеки! Щеки! — радостно вопил Евгений, щипая и кусая меняна все лады.

— С ума. сошел?! — отбивалась без особой охоты я. — Могупредставить, где ты этому научился.

— Да, эту сцену я только что видел в твоем подъезде, —признался Евгений.

— Ну так не думай, что такой варварский способ выражениялюбви нравится всем, — ответила я и добавила:

— Может, он и в самом деле любит Марусю, раз лучшихдостоинств в ней не нашел? А ведь и правда, из всего, что у нее было,более-менее сохранились только щеки.

Евгений усмехнулся и пожал плечами.

— Конечно, любит. Я не поклонник крупных — женщин, но Марусяуж очень хороша.

Я, словно после удара под дых, поинтересовалась однимигубами:

— Чем же она хороша?