Закололо в левом боку. Сейчас бы полежать спокойно,посмотреть ерунду какую-нибудь по телевизору. И чтобы кто-то принес чай слимоном, сел рядом, погладил по голове. Говорить ничего не надо — так, пустякикакие-нибудь: не простудился ли он, не промокают ли ботинки, и что весной улюдей повышенная утомляемость из-за авитаминоза. А летом все пройдет иналадится.

Что это он размечтался, одернул себя Алексей. Никогда в егосемье такого не было и не будет. Какого черта! Он потерял семнадцать лет жизнис этими сволочами. Внезапно он понял, что уходят не к другой женщине, а отэтой, когда больше нет сил терпеть. Он шагнул к Аньке и вырвал свою трудовуюкнижку и тонкую пачку денег. От неожиданности она выпустила все из рук. Стещей-то у него такой номер бы не прошел!

Он сунул ноги в ботинки, а руки в рукава куртки, подхватилшапку, а оставшейся перчаткой запустил в тещу.

— Ты что это.., ты что себе позволяешь?

Ты на кого руку поднял? — Она добавила несколько совсемуж бранных эпитетов, матерных. Раньше она такого себе не позволяла, однако ейочень подходило ругаться матом.

Алексею даже стало легче сделать то, что он собирался. Оннащупал в кармане паспорт, положил туда же бумажник и на прощание сказал:

— Чтоб вы все провалились!

— Куда ты? — изумленно вякнула было Анька, но тещадернула ее сзади за рукав.

Алексей с удовольствием хлопнул дверью и вышел на лестницу,наступая на шнурки.

Однако когда он зашнуровал ботинки и выпрямился, онпочувствовал себя так плохо, что испугался. В голове стучали тысячи молотков, вушах звенело. Это от нервов. Вернуться? Ни за что! И он вышел под мокрый снег.

После сорокаминутного блуждания по холоду ему стало совсемхудо. Хотелось немедленно согреться, а в их дурацком спальном районе не было никафе, ни баров — только унылые серые дома, а в них — одинаковые квартиры стещами. Он уже плохо соображал.

Возможно, даже бредил. Бормоча что-то, он заглянул впарадную и увидел приоткрытую дверь подвала. Пахнуло вонючим теплом. Изпоследних сил он сделал несколько шагов по лестнице. Внезапно что-то сильноударило его в левый бок, и он без памяти скатился в теплую и темную глубину.

Он пришел в себя оттого, что глаза сквозь веки слепил яркийсвет.

«Где я?» — Ему казалось, что он произнес эти слова вслух, ноникто не ответил.

Он плотно сжал губы и почувствовал, что они сухи и покрытыкоростой. Звуки доходили до него как сквозь толщу воды, но кое-что он могразличить: звяканье, женские голоса.

«Спокойно, — уговаривал он себя, — сначала надовсе вспомнить. Я — Алексей Бодров, — всплыло в мозгу. — Уже лучше, атеперь немножко напряжемся и вспомним, как мы сюда попали».

Но память не отозвалась, тогда он осторожно приоткрыл одинглаз. И ничего не увидел: перед глазами стояла белая пелена. Тогда он открылоба глаза как можно шире и заметил, что над ним наклонилась довольнохорошенькая сестричка в кокетливом белом халатике.

— П-привет! — еле разлепляя губы, произнес он.

— Ух ты, какой шустрый! — Сестричказасмеялась. — Не успел глаза открыть, и сразу:

«Привет».

Алексей хотел поднять голову, но что-то мешало. И телоопоясывал жесткий панцирь.

— Тише, тише! — испугалась девушка. — ЮрийМихалыч!

Подошел врач.

— Как зовут? — осведомился он, заглядывая вмедкарту.

— Леша… Алексей Бодров… Константинович.

— Верно! — улыбнулся врач. — В паспорте так исказано. Имя ты свое не забыл. Покажи, какая правая рука, какая левая, — иудовлетворенно хмыкнул, когда Алексей показал.

Потом он поводил у него перед глазами указательным пальцем ипохлопал по плечу:

— Не горюй, мужик, жить будешь!

— Ч-что со мной?

— Пустяки, три ребра сломаны, синяки-ссадины дасотрясение мозга. Вот позвоночник ушиблен.., но, даст Бог, и это преодолеем.

Врач отошел к стонавшему соседу, а к койке Алексея подошладругая сестра, постарше, и стала устанавливать капельницу.

— Какое сегодня число? — Он уже произносил словадовольно сносно.

— Тише ты, не мешай.

— Ну какое число, — ныл он.

— Отстань ты, ну двадцать первое.

«Двадцать первое марта, — подумал он, — этозначит, что я здесь три дня».

Потом уже хорошенькая сестричка Наденька рассказала ему, чтонашли его при выходе из подвала на лестнице, всего избитого. Он был безсознания.

— Как же вы попали в ту парадную?

— Не помню. — Он отвернулся к стене.

Надя внимательно приглядывалась к нему.

На бомжа этот мужчина не был похож. И тетя Дуся изгардероба, куда сдавали одежду больных, сказала, что одет Бодров, конечно, таксебе, но чисто.

— Хочешь, я к тебе домой позвоню? Волнуется жена-тонебось, тебя три дня как нету.

— Я телефон забыл, — резко ответил Алексей.

— Да, при сотрясении мозга это бывает.

Но ты не волнуйся, я номер выясню.

— Не надо! — вскричал он и добавил, успокаиваясь:

— Не надо звонить, очень тебя прошу. Не волнуется женаза меня совсем. Мы с ней разошлись.

— Ну что ж, всякое бывает. Ты, значит, так от нее иушел с одним паспортом в кармане?

— Выходит, таю Он провалялся в больнице целый месяц.

Ребра зажили быстро, сотрясение мозга прошло, какполагается, за двадцать дней, но врачей беспокоил ушиб позвоночника. Алексеяпросвечивали, возили на консультацию к профессору, но все же разрешиливставать. К нему никто не приходил, так что он здорово отощал на больничномпитании. Побаливала спина, кружилась голова, а в остальном здоровьевосстанавливалось. Он часто лежал молча, отвернувшись к стене, и раздумывал освоем дальнейшем житье. Жить было негде, и денег — кот наплакал. Что ж, у негоостался последний выход — тетя Клава. Произнеся это имя вслух, он усмехнулся. Утети Клавы был дом в деревне Лисино Лужского района. Тетя Клава в деревне нежила, и он спокойно мог воспользоваться домом на время. Ему надо продержатьсянесколько месяцев. Самое большее до осени, а там.., будем надеяться, что всеизменится.

Он сам настоял на выписке, хотя чувствовал себя неважно: сих больничными сквозняками устроили ему, кажется, воспаление легких. Когда емувыдали одежду и по описи документы, часы и бумажник, он с изумлением обнаружил,что бумажник пуст. А ведь там были деньги, много ли, мало, но это егопоследние. Он внимательно посмотрел на кладовщицу тетю Дуню. Она быстро сновалапо кладовой и торопила его, отводя глаза.