Надо спать. Вряд ли попутчик, случайный он или подосланный,собирается напасть на меня ночью. Не было у меня ощущения опасности, а своимпредчувствиям я доверял. Завтра с утра приеду в Харьков, буду искать Василису,женщину странную, но чем-то внушающую доверие…

Поезд все замедлял и замедлял скорость. Издалека донессялязгающий железный грохот вокзальных громкоговорителей: «Скорый поезд номердевятнадцать… Москва — Харьков… прибывает на второй путь…» По стене поплыляркий прямоугольник света, выхватывая прижатые резинкой брюки, заброшенные насетчатую полку вместе с мятым свитером носки (да, я свинья, извините!).

Приподнявшись на локте, я потянулся к неплотно задернутойзанавеске. И невольно глянул на приближающийся перрон.

В самом начале, там, где должен будет остановиться последнийвагон, стояла группа молодых людей — человек десять — двенадцать. Все короткостриженные, с непокрытыми головами, в легких плащах или куцых кожаных куртках.Все внимательно оглядывающие вагоны.

Лица их показались мне смутно знакомыми — не по отдельности,а общим типажом. Вроде все как у всех, но что-то чужое проглядывает.

Дальше перрон был пуст — не так уж и много людей встречаетполночный проходящий поезд в маленьком провинциальном городке.

Хотя… Метрах в тридцати по перрону стоял молодой парень,выглядевший так, словно случайно отбился от первой компании. С интервалом еще вдвадцать — тридцать метров скучала парочка молодых и подтянутых. Потом ещеодин. Вдалеке, над вокзалом, тускло светилось слово «ОРЕЛ».

Я начал одеваться, по-прежнему глядя в окно. Джинсы, носки,ботинки… Свитер. На сумку я лишь посмотрел — и брать не стал. Там одни толькошмотки. Я набросил куртку, хлопнул по карману, ощутил тяжесть бумажника. Все,мне пора…

— Отлить или дымить? — спросил со своей койки Саша,прекратив похрапывать.

— Ага… курить, — пробормотал я. — Спи…

И выскользнул в коридор. Поезд еще притормаживал, втягиваясьна перрон. Сейчас с головы и хвоста зайдут в него внимательные молодые люди… ау дверей каждого вагона встанут двое-трое.

Не знаю, смог бы я с ними справиться, будучи функционалом.Сейчас — точно не справлюсь. К гадалке не ходи.

Я пробежал по коридорчику, дергая холодные алюминиевые ручкиокон. Закрыто… закрыто… закрыто… Четвертое окно поддалось, уползло вниз.Поплыли мимо мокрые рельсы, товарняк на запасных путях, замельтешила мокраяснежная морось в покачивающемся конусе света от жестяной лампы на столбе…

А потом я поймал взгляд коротко стриженного парня, одинокостоящего на соседних путях. Он медленно, будто сонно, растянул губы в улыбке,помахал мне рукой. И, не таясь, снял с пояса коробочку рации.

Те, кто обложил поезд, ошибок не допускали. Оцепление стоялосо всех сторон.

Капкан захлопнулся.

— Кирилл, ты куда собрался? — Саша, позевывая, высунулся изкупе. Посмотрел на меня. В окно. Проводил кого-то взглядом и прищурился. Чутьена опасность у него было как у дикого зверя. Впрочем, и в самых непролазныхджунглях вряд ли так же опасно, как в светлых и кондиционированных коридорахвласти и бизнеса… — За тобой?

Я кивнул и спросил:

— Ты с ними?

— На фиг мне сдалось? — возмущенно воскликнул Саша. И я, какбудто все еще был умеющим чуять ложь функционалом, понял: он говорит чистуюправду. Он потому и вращается в своих кругах «политики и бизнеса», «бюрократитв госструктурах», что никогда и ни с кем не ссорился. Ни в одной схватке непринимал участия, а был ко всем доброжелателен и твердо держал нейтралитет.Такие обычно не выбираются на самый верх, но зато и никогда не падают вниз.

— Мне надо уйти, — сказал я. — За мной гонятся.

Поезд задергался, проползая последние метры.

— Уходи, — с облегчением ответил Саша. — Удачи! Я рад быпомочь, но…

— Вот и хорошо, что рад, — сказал я. — Поможешь.

Я нырнул в купе, схватил свою сумку, выбежал обратно коткрытому окну — вагон как раз вползал в тень под решетчатым мостиком,перекинутым через пути. И вышвырнул сумку наружу.

Кажется, Саша думал, что я собираюсь прыгнуть в окно следомза вещами. Даже шагнул ко мне, порываясь помочь. Но я дернул стоп-кран, чемзаставил уже почти остановившийся поезд зашипеть тормозной пневматикой иостановиться с явным рывком. На голову ни в чем не повинного машиниста сейчаснаверняка сыпались проклятия от проснувшихся пассажиров.

— Я выпрыгнул в окно, — сообщил я Саше. — Видел?

Несколько секунд Саша молчал, привалившись к стене,почесывал подтянутый не по профессии животик. Кто меня преследует, он не знал,и это здорово мешало принятию решения. Я был как бы «свой», но и от «своих»надо уметь вовремя отказаться…

Понять, какие мысли кружатся в его голове, было несложно. Зато, чтобы помочь, и за то, чтобы выдать, — примерно одинаково доводов…

Саша отвернулся от меня, высунулся в открытое окно. Изавопил в ночь:

— Стой, сука! Стой!

Дальше тянуть было нельзя.

Я метнулся обратно в купе. Глянул в узкую щель междузанавесками — вроде как никто не смотрит… Встал на койку.

Мягкое купе в современном украинском исполнении немногимотличается от обычного. Сняты верхние полки и проведен кое-какой косметическийремонт. Багажная полка над дверью в купе осталась в неприкосновенности.

Туда я и забрался, подтянувшись со сноровкой человека, чьипятки обжигает дыхание хищника.

В общем-то шансов у меня было немного. Самое худшее, что толькоможет придумать беглец, — это спрятаться. Единственное спасение беглеца — бег,прятки — не более чем детская забава.

Но даже в бегстве есть место маневру…

— Я тебя из-под земли достану! — очень натурально орал вкоридоре Саша. — Ворюга!

Наконец-то хлопнула дверь вагона, и в коридоре загрохоталичьи-то ноги. Было в этом топоте что-то единообразное, одинаковое, как умарширующих солдат или волочащихся по конвейеру школьников в пинкфлойдовской«Стене». Форма — она объединяет, даже если от нее остались лишь ботинки…

Я вдруг вспомнил рассказанную кем-то историю, как в днимосковской Олимпиады милиционеров в массовом порядке переодели в штатское иотправили на патрулирование. Для чего закупили в дружественной нам ВосточнойГермании, которая тогда называлась ГДР, большое количество приличных костюмов,рубашек и галстуков… совершенно одинаковых. Наверное, чтобы никому не былообидно. А может быть, в голове у интендантов просто не укладывалось, чтогражданская одежда имеет несколько фасонов? И по улицам Москвы пошли парочкамикоротко стриженные молодые люди в одинаковых костюмах. Поскольку из столицы ещеи постарались вывезти на отдых всех детей — чтобы не клянчили у иностранцевсувениры, — то общее впечатление у зарубежных гостей сложилось чудовищное:забитый переодетыми агентами, мрачный, не приспособленный для человеческойжизни город.