И тогда лишь проснулся. Вроде проснулся таки. Господи,доколе… Прости, Жука!

Он долго стоял под жгучими плетками воды, потом резкопереключил на холодную и с минуту, охая от удовольствия, растирался жесткоймочалкой, которую повсюду с собой возил.

Затем побрился, не торопясь, тихо насвистывая, чтобы неразбудить раньше времени удава там, на кровати… Славного полненького удава, чьиупругие кольца, так сладко пульсируя, сжимают… м-да. Все же не надо позволятьей полнеть и дальше.

Старательно выбривая выпяченный подбородок (в ежеутреннембритье это главная мука — крутой, как твердое яблочко, подбородок струднодоступной выемкой под нижней губой), он внимательно рассматривал себя впросторном зеркале ванной.

А ты слегка подсох, парень… Дядя Сёма сказал бы: подобрался.В молодости был, скорее, крепышом. Часто даже за боксера принимали. Сейчасутоньшился, согласно образу. Нос как-то… окостенел, что ли… Аристократ-с, твоюмать.

Только ежик густых черных волос (фамильно устойчивыйпигмент, небрежно отвечал он на комплименты), и такие же смоляные брови, прямыеи почти сросшиеся над глубоко посаженными серыми глазами, были прежними. Да вотеще эти вертикальные черточки в углах рта, что всегда сообщали его лицувыражение детского дружелюбия, вечной готовности растянуть губы в улыбке: я люблютебя, мой огромный добрый мир… Да, это наш козырь. Может, это твой единственныйкозырь, а, парень?

Когда на цыпочках он вышел из ванной, чтобы достать изчемодана рубашку и костюм, выяснилось, что и Ирина проснулась — черт, как некстатиэта ее жаворонковая природа! — и лежит в своем коконе, лохматая, вотвратительном настроении и полной боевой готовности.

— Трусливо сбегаешь, — сказала она, внимательно инасмешливо наблюдая за тем, как он одевается.

— Ага, — он широко ей улыбнулся. — Ужаснотрушу! Я вообще тебя очень боюсь и раболепно выслуживаюсь. Глянь-ка на этизапонки. Узнаешь? Обожаю их, всем демонстрирую: «подарок любимой женщины».

— Любимой женщины. Да их у тебя в каждом городе штук посто.

— Сто?! Зачем же столько, о боже! «Кому это надо, и ктоэто выдержит», — говорил мой винницкий дядя Сёма…

— Какая ты сволочь, Кордовин! Мы же решили, что теперьвсегда будем ездить вместе.

Вот это она зря. Гнусное коммунальное сочленение — «мы» …Пожизненноемычание, мыловарение мымолетной мылости любви… Нехороший симптом. Неужелипридется преобразовывать ее из любовницы в подругу? Жаль, с ней хорошо, сИриной-то. По сути дела, с ней за эти три года сложилась идеальная жизнь, безвсяких подлых «мы»… «нам»… Нам, детка, строить и жить помогает именно одинокаянаша чуткость, волчья поджарость, трепетание крыльев носа в предчувствиивзятого следа. Какое уж там «мы».

— Не заставляй опять штаны снимать,хозя-а-ай-ка, — придурковато-жалобно затянул он, — за-а-дница стынет!Вишь, я уже в портупее.

И все же подошел к кровати, прилег — прямо в костюме — рядомс ней, заспанной, несчастной, нащупал и безжалостно вытащил из одеяльногосвертка ее голую руку, принялся целовать, поднимаясь от пальцев и до плеча:подробно, дельно, по сантиметру, приговаривая что-то шутливо-докторское.

Его правилом было: никаких уменьшительных. Все толькополными, звучными прекрасными именами. Женское имя священно, сокращать его —кощунство, сродни богохульству.

И она отмякла, рассмеялась от щекотки, прижала к уху голоеплечо.

— Вкусно пахнешь: жасмин… зеленый чай… Это что заодеколон?

— «Лёкситан». В «дьюти-фри» всучили, в Бостоне. Тампродавалка такая старательная попалась, на совесть работала. «Старинная фирма,старинная фирма… флаконы ручной работы». Купил, чтоб отстала. — Он сел напостели, мельком глянул на часы. — Послушай, радость моя, серьезно: неогорчайся. Ну, что за удовольствие торчать на университетской конференции сунылым названием «El Greco: un nombre que no se traiciono a si mismo»?

— Что это значит?

— Какая разница? Это значит «Эль Греко: человек,который не предал самого себя». Бессмысленная тема, очередная бессмысленнаяконференция. Толедо, в общем, угрюмый город, да еще в дождливом апреле…Ей-богу, лучше здесь загорать. Тебе еще подкинуть бабла на эти ванны… ну, изводорослей? «Мадам на отдыхе, мадам имеет право».

Это была одна из их любимых фразочек, которых за три годанакопилось немало: замечание продавца дорогого магазина в Сорренто, где Иринапыталась не позволить «ухнуть страшенные деньги на сумочку».

Она рассмеялась и сказала:

— Ладно, проваливай. Когда у тебя самолет?

Он теперь уже открыто и озабоченно глянул на часы:

— О-о… бегу-бегу! А то не успеть.

Вскочил, подхватил куртку, чемодан, в дверях обернулся —чмокнуть воздух в направлении кровати. Но Ирина уже опять плотно упаковалась,лишь всклокоченная макушка торчит из одеяла. Бедная ты моя, брошенная…

Тихо притворил за собою дверь.

Спустившись по лестнице на один этаж, он остановился,прислушался к тишине еще спящего отеля: где-то внизу, у бассейна, гулко ибезмятежно переговаривались уборщики, тяжело протаскивая по мокрому бетонуудавьи кольца резиновых шлангов. Привалившись спиною к двери, он открыл молниюна чемодане и вытянул две вещи: вязаную синюю перчатку на правую руку —странную, с прорезями для подушечек пальцев, — и свой безгрешный покаавтоматический «глок».

Впрочем, зачем же так сразу… напрягаться. Он опустилпистолет в карман пиджака, натянул перчатку, шевеля пальцами, как пианист передпервым бравурным пассажем, затем достал мобильник и набрал номер.

— Владимир Игоревич? Не разбудил?

В ответ благодарной волной покатилось:

— Захар Миронович, дорогой! Здравствуйте! Вотзамечательно, что не подвели. А я с шести на ногах и места себе не нахожу. Таккогда вам удобно? Я в четыреста втором номере.

— Ну и отлично, — отозвался он. — Черезминуту зайду.

И пистолет снова нырнул в зубастую щель чемоданной молнии:такую взволнованную почтительную благодарность, какая звучала в голосе клиента,сымитировать трудно. А у него был острейший, звериный слух и глаз на оттенки иинтонацию.

И правда: надраенный до блеска Владимир Игоревич, трепещабрюхом, ждал его в отворенной двери аппартамента. Интересно, какими заветнымитропками пробирается он ежеутренней бритвой среди всех своих бородавок? Ипочему не отпустит бороду — или в негласном кодексе этих новых крезов борода,как укрывательство, есть знак тайного умысла?

— Не через порог! — воскликнул толстяк, отступая идержа наготове ладонь лопаткой.

По некоторым окольным сведениям новоиспеченный коллекционервладеет какими-то заводами в Челябинске. Или приисками? И не в Челябинске, а наЧукотке? Бог его знает, не суть важно. Благослови архангел Гавриил всех, ктовкладывает деньги в кусок холста, промазанный казеиновым клеем и покрытыймасляными красками.