Действительно, ждал и волновался: в отворенной двери спальнивидна была по-солдатски аккуратно застеленная кровать.

Картина — холст, натянутый на подрамник, — ждала своегочаса, повернутая лицом к спинке дивана.

Как все же трогательны эти любители-коллекционеры. Все онитрепещут перед тем первым мигом, когда картину пронзают рентгеновские очиэксперта. Еще, бывает, накидывают на диван или кресло, куда водружают картину,белую простыню, дабы уберечь драгоценное зрение знатока от назойливогоцветового окружения. Цветовая антисептика операционной или детская игра закройпокрепче глазки, откроешь, когда скажу!

В таком случае, дорогой Владимир Игоревич, вы услышитесейчас небольшую лекцию о ничтожестве и эфемерности этого самого знаточества.

Он опустил чемодан на пол, бросил поверх него куртку.

— Ничего, что я левую протягиваю? — спросил,неловко пожимая (следовало бы извернуться и протянуть ладонь из-за спины)пухлую лапу коллекционера и улыбаясь одной из самых открытых своих улыбок. —Многолетний артрит, прошу меня извинить. От боли, бывает, вскрикиваю, как баба.

— Да что вы! — огорчился толстяк. — А выпробовали «Золотой ус»? Моя жена очень хвалит.

— Чего только не пробовал, не будем об этом. Вы прямовчера и приехали?

— Конечно! Как только вы сказали, что сегодня улетаете,и что это — единственная возможность вас поймать, я немедленно заказал номер, икак тот тенор в опере — «чуть свет — у ваших ног!».

Где это он такую оперу слышал, интересно. Может, в своемЧелябинске? Нет, милый, не дай тебе бог лежать у моих ног…

На журнальном столике стояла бутылка «Курвуазье» и двеконьячные рюмки, но видно было, что бедняга уже изнемогает: ни сесть непредложил, ни выпить. Вот это страсть, я понимаю…

— Ну что ж, приступим, — сказал Кордовин. — Уменя ведь, и правда совсем мало времени.

— Только одно слово, — нервно потирая ладони,будто ввинчивая одну в другую, проговорил Владимир Игоревич. — Этонеобходимо… Вам, Захар Миронович, приходится сталкиваться с самым разным людом— сейчас даже откровенное быдло знает, во что вкладывать деньги. И япредставляю вашу брезгливость к таким вынужденным знакомствам, как вот наше. Невозражайте, я знаю! Но, видите ли, Захар Миронович… коллекционерский возрастмой, действительно, младенческий — раньше не было возможности собиратьискусство, откуда деньги у рядового советского инженера-изобретателя? Нолюбитель живописи я со стажем, с молодости. Помню, нагрянешь в Москву, вкомандировку на три дня, чемодан в гостиницу — а сам рысью в Пушкинский, вТретьяковку… Неловко признаться, сам маленько балуюсь красками… Ну и читалмного чего. Вашу книгу «Судьбы русского искусства за рубежом» — тоже разыскал вИнтернете, прочел. Был бы счастлив пригласить вас к себе.

— В Челябинск? — с любопытством спросил эксперт.Он с пристальным удовольствием наблюдал, как искренне клиент пытаетсяотмежеваться от быдла.

— Зачем же в Челябинск, — усмехнулся ВладимирИгоревич. — Свою коллекцию я предпочитаю держать здесь — у себя вКейсарии. И если сегодня… если сам Кордовин даст положительное заключение обавторстве… Словом, если вы сейчас скажете свое «да», это будет мой третийФальк. И самый отменный!

Он подскочил к дивану — при своей грузности толстяк не лишенбыл некоторой увалистой грации — и развернул картину лицом. И рядом стал, как вкарауле: напряженный, с покрасневшей лысиной, переводя пытливо-умоляющий взглядс холста на эксперта. Не забыл ли он сегодня принять таблетку от давления — вотв чем вопрос.

Опустившись в кресло, Кордовин неторопливо достал изнагрудного кармана пиджака очки, молча надел и стал разглядывать полотно — срасстояния.

Картина являла собой пейзаж. На переднем плане — куст, заним виден серый дачный забор и небольшой участок тропинки, по которой идетсмутная в сумерках женщина. На заднем плане — красная крыша дома и купадеревьев…

— Из «Хотьковской» серии? — наконец проговорилКордовин.

— Точно! — обрадовался Владимир Игоревич. —Вот что значит специалист! Она и называется: «Пасмурный день. Хотьково». Истаруха-владелица помнит именно это название. Представляете: имя автора забыла,а название, говорит, все годы, как стихи, помнила!

— Это бывает. — Он вздохнул. — А что там с провенансом?

— На мой взгляд, все безупречно, — откликнулсяколлекционер, обнаруживая приятную осведомленность в терминологии предмета. —Есть письменное подтверждение хозяйки. Старушка — вдова израильского адвокатасредней руки, причем его вторая жена. Картину помнит на стене все двадцать пятьлет брака, говорит, что муж вывез ее в пятьдесят шестом из Москвы.

— Купил? Подарили? Подробности?

— К сожалению, ничего. У бедняжки цветущийАльцгеймер. — Он махнул рукой. — А по мне, так даже и лучше: покрайней мере, все выглядит семейно-естественно. И что ценно — на приличномрасстоянии от российского рынка, с его густопсовыми фальшаками.

Это правильно. Насчет российского рынка — это вы в самуюточку, уважаемый. А старые вдовы — они чем особенно ценны? Слабым зрением ицветущим Альцгеймером: ни черта не помнят, кроме событий сегодняшнего утра.

(Мгновенно перед глазами возникло то последнее, все жилывытянувшее свидание, когда старуха, выгладив ладонью полученную от него штукузеленых, соизволила наконец написать бумагу: «Вот, опять забыла название…Посмотрите, Захарик, может, там на обороте написано?». И он перевернул холст ичетко продиктовал, старательно вглядываясь в несуществующую надпись: «Пасмурныйдень точка Хотьково».)

— Вам подать картину? — Владимир Игоревич сготовностью устремился всем корпусом — хватать-передавать, поддерживать,расстилать и освещать… Ему хотелось кружить вокруг картины и ласкать ее рукамии взглядами — вполне естественное, сродни влюбленности, состояние дляподлинного коллекционера, которое распространяется и на уважаемого эксперта.Между прочим, история предмета знает и случаи благодарственного лобызания рук.

— Погодите, — Кордовин снял очки и аккуратносложил дужки дорогой модной оправы — как руки покойнику. Помедлил…

— Прежде всего я хотел бы вот что выяснить: вам,Владимир Игоревич, нужно мое действительное мнение или моя подпись под заключением?

Толстяк ахнул, вспыхнул. Ну что ж… Эмоциональный человек и,кажется, искренний любитель искусства, не жлоб какой-нибудь, даром, что заводукрал… или рудник все-таки?

— Захар Миронович! Кто ж захочет, чтобы ему в коллекциюфальшак вморозили!

— Не скажите, — усмехнулся тот. — Лет восемьназад мне пришлось быть экспертом со стороны покупателя. Две картины, помню,предлагались: Машкова и, кстати, Фалька. Так вот, убогий слепец со зрелымикатарактами на обоих глазах определил бы, что сработаны эти две картинки однойрукой. Причем без перерыва на кофе. Случай, казалось бы, ясный. Однако«коллекционер» рвал удила и неистово требовал сторговаться. Я был в идиотскойситуации. Конечно, в таких случаях идеально сравнение рентгенограмм — ведьподдельщики имитируют, как правило, только видимую часть, фактуру завершающихмазков, до осмысленного построения картины у них ручонки не доходят. Но рентгенподразумевает наличие аппарата и рентгенолога.