Он отмахнулся:

— Квартий, Секстий, Септимий, Секундий, Терций,Октавий... Ну, так как тебя зовут?

Раненый мучительно морщил лоб. По всему лицу заблестелибисеринки пота, начали вырастать в крупные капли. Он багровел, двигалморщинами, наконец, лицо стало бледным, как у мертвеца.

— Я... ничего... не помню... Кто?

Тревор выпрямился:

— Здорово его по голове! Все вылетело. Эх, ладно. Еслине умрет за ночь, утром все равно оставим. Не наше это дело: еду переводить наподыхающих.

Лютеция сказала с упреком:

— Дядя, ты еще воды пожалей!

— Ну, воды не жалко, — ответил Тревор, не заметивиронии, — а вот с едой туговато. Тебе что, подают готовенькое! Всеголодать будут, но ты не заметишь!

Он ушел, сам устыдившись резкости. Лютеция присела на травувозле раненого. Багровый диск наполовину опустился за деревья. Красноватый светпал на лицо раненого.

Она сказала настойчиво:

— Тебе надо вспомнить хотя бы, кто ты? Потом вспомнишьи остальное. Как тебя зовут?.. Эрик? Рагнур?.. Олаф?.. Транар?.. Фарамунд?

Ей почудилось, что при слове «Фарамунд» его веки чутьдрогнули, а расширенные зрачки коричневых глаз стали еще шире.

Она сказала торопливо:

— Фарамунд?.. Тебя зовут Фарамунд?.. Хорошо, будемзвать Фарамундом. А дяде скажу, что ты вспомнил имя. И он не убьет тебя... чтобне переводить еду.

Высокие колеса, почти в рост человека, снова все чащезастревали в глубокой грязи, где прятались глубокие рытвины. Воины всякий разбодро соскакивали с коней, привычно упирались сильными плечами. Раненый сквозьгрохот в голове слышал голоса, его намеревались то выбросить как чужака, тосперва зарезать, а потом выбросить, однако всякий раз слышался нежный голосоксветлой, как мечта, девушки, голоса умолкали, а он проваливался в тяжелыйбеспокойный сон.

За спиной осталась крохотная деревушка Ронду, проехалиВапуру. Иногда в стене крутого берега видели норы, в которых гнездились люди,такие же темные и горбатые, как птицы, но повадками похожие на тихих мышей.

Дорога медленно, но верно уводила их от реки. Снова по обестороны повозки мелькали деревья, слышался сильный запах хвои, потом сновааромат берез, что вытеснялся мощными запахами дубовых рощ.

Однажды повеяло холодом. Отряд выехал из леса, впередидолина, дальше опять лес, сумрачный и темный, словно небосвод пошел неровнойтрещиной. Ветер ворвался в окна, затрепетал грубыми полотняными занавесками.Звук был тревожным, словно незримые демоны хлопали в ладоши. В щелях тонко изловеще свистело, повизгивало. Холодные пальцы забирались под одежду, по кожевздувались крупные пупырышки.

Два дня холодный ветер врывался во все щели грубосколоченной повозки. Лютеция тщетно пыталась спрятаться под ворохом медвежьихшкур. Клотильда, жалея молодую госпожу, укрыла раненого своим одеялом, а самавжалась в уголок. Лютеция молча привлекла ее к себе, укрыла, и дальше молодыедевушки грели друг друга дыханием, сберегая тепло.

Раненый постанывал, но когда холодный ветер принес еще игрозовую тучу, мир потемнел, а над головой грохотало все громче, грознее, онвздрогнул, открыл глаза. Глазные яблоки были красные, налитые кровью,воспаленные, а коричневая радужка стала почти черной.

— Молнии... — прошептал он.

Веки опустились, но по желтому, как воск, лицу началрастекаться странный лихорадочный румянец. По крыше часто-часто застучаликрупные капли. Мир дрогнул от страшного раската грома. Слепяще сверкнул белыйогонь, сквозь струи холодной воды донесся запах горелого.

Лютеция и Клотильда обнялись, еще крепче прижались друг кдругу. Страшные силы обрушились на землю, от грохота закачалась земля,донеслось испуганное ржание коней. Повозка уже остановилась, люди спряталисьпод деревьями, не видя впереди ничего, кроме серой стены холодной воды.

Раненый начал дергаться, словно незримые силы терзали егоизрубленное тело. Лютеция увидела, как после неосторожного движения на повязкахпроступила кровь, зажмурилась и отвернулась. Раненый умирает, а когда открылисьраны, то его можно считать уже мертвым...

На привале промокшее дерево гореть отказывалось, а сухихветок в этом проклятом лесу почти нет, все гниет, все рассыпается на влажныекоричневые комья. Даже деревья гниют стоя, и никогда не угадаешь, какой леснойисполин, что стоит вроде бы как несокрушимая башня, внезапно рухнет, ломаясоседние деревья и заставляя землю отзываться тяжким стоном.

Воины сушились у двух костров, жарили подстреленную подороге дичь. Для господ поставили небольшой шатер. Грубое полотно за времядороги истрепалось, прохудилось, и хотя Лютеция и Клотильда старательнонакладывали заплатки, в щелях то и дело мелькало ослепительно белое тело юнойгоспожи.

Тревор обошел костры, заглянул за ближайшие кусты, а затемдолго выливал из сапог воду. Люди старались не приближаться к веткам, или жесперва шлепали по ним прутьями, стряхивая крупные дождевые капли. Если жевсе-таки отлучались, то, судя по запаху, совсем недалеко.

Хотя дождь давно прекратился, небо осталось в тучах, и ночьнаступила быстро. В багровом свете были видны фигуры двух воинов, что клевалиносом над углями. Багровый свет подсвечивал лица снизу, делая ихнечеловеческими, оба казались особенно угрюмыми и жестокими. От мокрой одеждывалил пар. Раненый, которого подобрала Лютеция, спал за их спинами. Колениподтянул едва ли не к подбородку, согнулся, как будто устроился в материнскойутробе.

Тревор и Редьярд в последний раз обошли крохотный лагерь,Редьярд крепился, но его шатало от усталости.

— Поспи, — велел Тревор.

— А ты?

— Я разбужу под утро. Потом посплю малость я.

Редьярд опустился на кучу свежесрубленных веток, а заснулраньше, чем голова коснулась земли. Тревор еще дважды обошел лагерь, выбралместо у костра, долго подкладывал хворостинки, блаженное тепло началорастекаться по телу. Ему показалось, что ветки дальнего кустарника вздрагивают,но они подрагивают всюду: крупные капли все еще срываются с деревьев.

Он даже не дремал, но когда увидел тени, что скользнули помаленькому лагерю, решил, что видит сны. Такое и раньше случалось в минутысильнейшей усталости. Даже шагая, он иногда видел призрачные образы, слышалнебесные песни, а потом, внезапно очнувшись, обнаруживал, что двигается совсемв другую сторону...

Сейчас он тупо смотрел на эти тени, и только когда ониначали срезать у спящего Редьярда с пояса кошель, он встрепенулся, набрал вгрудь воздуха, заорал страшным голосом, способным поднять мертвого:

— Тревога!.. Нападение!

На него прыгнули, кто-то ударил сзади. На мокрой земле всепоскальзывались, удар пришелся по плечу. Зато его топор описал полукруг и, хотятоже промахнулся, не попал по голове, древко в пальцах тряхнуло, раздался дикийвопль. На землю шлепнулась отрубленная рука.