И тут же я замер в изумлении, поскольку наш умирающий вдругочнулся, сел и произнес очень отчетливо:

– Ли Чанг Йен.

Он выглядел как человек, внезапно пробудившийся от сна.Пуаро сделал предостерегающий жест, призывая меня к молчанию. Человек продолжалговорить. Он выговаривал слова медленно, высоким голосом, и что-то в его манереречи заставило меня подумать, что он цитирует на память некий письменный отчетили доклад.

– Ли Чанг Йен. Его можно считать мозгом Большой Четверки. Оннаправляющая и организующая сила. Поэтому я обозначил его как Номер Первый.Номер Второй редко упоминается по имени. Он обозначается символом – латинскаяS, перечеркнутая вертикально двумя линиями, то есть знаком доллара, или жедвумя полосками и звездой. Следовательно, предполагаем, что он американец и чтоон представляет собой силу денег. Похоже, можно не сомневаться в том, что НомерТретий – женщина и что она француженка. Вполне возможно, что она одна из сиренполусвета, но о ней ничего определенного не известно. Номер Четвертый…

Голос говорившего затих, больной замолчал. Пуаро наклонилсявперед.

– Да-да, – энергично произнес он, – Номер Четвертый… что?

Его глаза впились в лицо незнакомца. А того словно вдругохватил неописуемый ужас; его черты исказились.

– Истребитель, – выдохнул «гость». А потом, конвульсивнодернувшись, упал на спину в глубоком обмороке.

– Mon Dieu![4] – прошептал Пуаро. – Так я был прав! Я былправ!

– Вы думаете…

Он перебил меня:

– Давайте отнесем его на кровать в мою спальню. У меня неосталось ни одной лишней минуты, если я хочу успеть на поезд. Хотя и нельзясказать, что я хочу на него успеть. Ох, если бы я мог опоздать на него, немучаясь угрызениями совести! Но я дал слово. Идемте, Гастингс!

Оставив нашего загадочного посетителя на попечение миссисПирсон, мы помчались на вокзал и едва успели вскочить в поезд. Пуаро то надолгозамолкал, то становился уж слишком разговорчив. То он сидел, уставясь в окно,как погруженный в мечтания человек, и не слыша ни слова из того, что я емуговорил, – то вдруг оживлялся и начинал сыпать инструкциями и постояннотвердил, что я должен ежедневно посылать ему радиограммы.

Проехав Уокинг, мы погрузились в долгое молчание. Поездвообще-то шел без остановок до самого Саутхэмптона; но вдруг он остановилсяперед светофором.

– Ах! Sacre mille tonnerres![5] – неожиданно воскликнулПуаро. – Я просто имбецил! Теперь я это вижу. Без сомнения, это святойохранитель остановил поезд! Прыгаем, Гастингс, прыгаем скорее, ну же!

И в то же мгновение он распахнул дверь купе и выпрыгнул напути.

– Бросайте чемоданы и выскакивайте!

Я повиновался. И как раз вовремя. Как только я очутилсярядом с Пуаро, поезд тронулся.

– Ну а теперь, Пуаро, – сказал я с изрядной долейраздражения, – может быть, вы объясните, что все это значит?

– Это значит, друг мой, что я увидел свет.

– Мне это ни о чем не говорит, – заметил я.

– А должно бы, – ответил Пуаро. – Но я боюсь… я очень боюсь,что это не так. Если вы сумеете унести вот эти два чемодана, думаю, якак-нибудь справлюсь с остальным.

К счастью, поезд притормозил неподалеку от станции. Врезультате небольшой прогулки мы очутились у гаража, где смогли нанятьавтомобиль, и получасом позже уже неслись обратно в Лондон. Тогда, и толькотогда, Пуаро соизволил удовлетворить мое любопытство.

– Вы все еще не понимаете? Я тоже не понимал. Но теперьпонял. Гастингс, меня пытались убрать с дороги!

– Что?!

– Да! Это очевидно. Способ и время были выбраны с большимумом и проницательностью. Они боятся меня.

– Кто «они»?

– Те четыре гения, которые объединились, чтобы действоватьвопреки закону. Китаец, американец, француженка и… и еще кто-то. Молите бога отом, чтобы мы вернулись вовремя, Гастингс!

– Вы думаете, наш посетитель в опасности?

– Я уверен в этом.

По прибытии нас встретила миссис Пирсон. Отмахнувшись от ееизумленных вопросов, которыми она разразилась при виде Пуаро, мы сами принялисьее расспрашивать. Ответы прозвучали утешительно. Никто не приходил, и наш гостьне давал о себе знать.

Со вздохом облегчения мы поднялись наверх. Пуаро пересекгостиную и вошел в спальню. И тут же он позвал меня, причем в его голосепослышалось странное возбуждение:

– Гастингс! Гастингс… он мертв!

Я поспешил к Пуаро. Незнакомец лежал в той же позе, в какоймы оставили его, но он умер! Я помчался к доктору. Я знал, что Риджвэй еще невернулся. Но я почти сразу нашел другого врача и привел его к Пуаро.

– Он умер совсем недавно, бедняга. Вы что, подобралибродягу?

– Что-то в этом роде, – уклончиво ответил Пуаро. – Но отчего он умер, доктор?

– Трудно сказать. Возможно, какая-то лихорадка. Тут естьпризнаки асфиксии… У вас тут не газовое освещение?

– Нет, только электричество, больше ничего.

– И оба окна широко открыты, н-да… Пожалуй, он мертв ужечаса два, я так сказал бы. Вы сами известите кого положено?

Доктор удалился. Пуаро сделал несколько звонков. В конце, кмоему удивлению, он позвонил нашему старому другу инспектору Джеппу и попросилего прийти поскорее, если можно.

Пуаро еще не закончил все разговоры, когда появилась миссисПирсон с округлившимися глазами.

– Там пришел человек из Ханвелла… из сумасшедшего дома!Можете себе представить? Можно ему войти?

Мы изъявили согласие, и в гостиную вошел крупный, плотныйчеловек в униформе.

– Доброе утро, джентльмены, – бодро произнес он. – У меняесть причины быть уверенным, что к вам залетела одна из моих пташек. Сбежалпрошлой ночью, вот что он сделал.

– Он был здесь, – вежливо ответил Пуаро.

– Но не удрал же он снова, а? – спросил санитар с некоторымопасением.

– Он умер.

Санитар явно испытал облегчение и ничуть не расстроился.