— Хорошо, я выражусь иначе: мне нужно, чтобы вы написали оновом Возрождении.

— А что это такое?

— Нечто, подобное тому явлению, которое возникло в Италии вXV-XVI веках, когда гении вроде Эразма, Леонардо или Микеланджело пересталиограничивать себя настоящим, отринули гнет условностей своего времени иобратились к прошлому. Что-то похожее происходит и сейчас — мы воскрешаем языкмагии и алхимии, идею Матери-Богини и обретаем свободу делать то, во что верим,а не то, чего требуют церковь или государство. Как во Флоренции 1500-х годов,мы обнаруживаем, что прошлое содержит ответы на вопросы, которые задаетбудущее. Вспомните свой недавний рассказ — в каких только сферах не поступаеммы в соответствии с некими шаблонами, хоть и не понимаем их смысл? Люди читаютваши книги, и неужели же вы не возьметесь за эту тему?

— Я никогда не пишу по заказу и на заданную тему, — отвечаля, вдруг припомнив, что должен поддерживать самоуважение. — Если предмет меняинтересует, если он находит отзвук в моей душе, если корабль под названием«Слово» доставит меня к одному из этих островов, тогда, может быть, я и напишу.Но к тому, что я разыскиваю Эстер, это не имеет никакого отношения.

— Знаю и не ставлю вам условия. Всего лишь предлагаю то, чтокажется мне важным.

— Эстер что-нибудь говорила вам о Банке Услуг?

— Говорила. Но речь не о Банке Услуг, а о поручении, котороея не могу выполнить один.

— Поручение — это то, что вы делаете в армянском ресторане?

— Это — лишь часть. По пятницам мы работаем с нищими. Посредам — с новыми кочевниками.

Что еще за «новые кочевники»? Нет, лучше не спрашивать:Михаил был сейчас не похож ни на того надменного субъекта в пиццерии, ни наосененного благодатью пророка из армянского ресторана, ни на застенчивоголюбителя автографов — нормальный, обычный человек, приятель, с которым можноскоротать вечерок, обсуждая мировые проблемы.

— Я могу написать лишь о том, что по-настоящему трогает мнедушу, — настаивал я.

— Хотите пойти со мной и поговорить с нищими?

Я вспомнил рассказы Эстер и фальшивую скорбь в глазах тех,несчастней кого нет на свете.

— Я должен подумать.

Мы уже приближались к Лувру, но Михаил остановился,облокотился на парапет набережной, и какое-то время мы смотрели на проплывающиепо Сене корабли — их прожектора слепили нам глаза.

— Видите, что они делают, — сказал я, чувствуя необходимостьпродолжить разговор, потому что боялся: Михаилу станет скучно, и он захочетуйти домой. — Они рассматривают то, что освещают прожекторы. Вернутся домой —скажут, что повидали Париж. Завтра они должны посмотреть Мону Лизу — скажут,что побывали в Лувре. Они не знают Парижа и они не были в Лувре — онипрокатились на пароходике по Сене и посмотрели одну картину —одну-единственную. В чем разница между порнофильмом и актом любви? Такая же,как между экскурсией по городу и попыткой понять, что происходит в нем,побывать в барах, побродить по улицам, которые не значатся в путеводителях,потеряться и — обрести самого себя.

— Меня восхищает ваша выдержка. Говорите о пароходиках наСене и выбираете удобный момент, чтобы задать мне вопрос, ради которого ивстретились со мной. Не стесняйтесь — прямо спрашивайте обо всем, что бы вамхотелось узнать.

В голосе его я не почувствовал никакой агрессивности ипотому решился:

— Где Эстер?

— В физическом плане — очень далеко отсюда, в ЦентральнойАзии. В плане духовном — совсем рядом: меня днем и ночью сопровождает ееулыбка, я ни на миг не забываю о ее словах, полных восторженной веры. Это ведьона привезла сюда меня — мне шел двадцать первый год, я был нищим юнцом, у меняне было будущего. Односельчане считали меня то ли слабоумным, то ли больным, толи колдуном, заключившим сделку с дьяволом, а городские — просто деревенщиной,приехавшим искать работу.

Когда-нибудь я расскажу вам о себе поподробней, а покаограничусь вот чем — я говорил по-английски и начал работать переводчикомЭстер. Мы были на границе той страны, куда она стремилась попасть: американцыстроили там военные базы, готовясь к вторжению в Афганистан. Визу получить былоневозможно, и я помог Эстер нелегально перейти границу — провел ее горнымитропами. Мы провели вместе неделю, и она заставила меня поверить, что я — неодин, что она меня понимает.

Я спрашивал, почему ее занесло так далеко от дома. Вначалеона давала уклончивые ответы, но потом наконец рассказала то, что должна быларассказать, — она ищет место, где таится счастье. А я поведал ей о своемпредназначении — добиться того, чтобы Энергия Любви вновь распространилась помиру. По сути дела, оба мы с ней искали одно и то же.

Эстер отправилась во французское посольство и добилась того,что мне выдали визу как переводчику с казахского, хотя у меня на родине всеговорят только по-русски. Я обосновался здесь, в Париже. С Эстер мы виделиськаждый раз, как она возвращалась из своих командировок за границу, и еще дваждыпобывали в Казахстане: ее необыкновенно интересовала культура тенгри — в нейона надеялась получить ответы на все, что ее волновало.

Мне хотелось спросить, что такое «культура тенгри», но сэтим вопросом можно было и подождать. Михаил продолжил свой рассказ, и в глазахего я узнал свою собственную тоску по Эстер:

— Мы начали работать здесь, в Париже: это она придумаласобирать людей раз в неделю. «Как бы ни строились человеческие взаимоотношения,— твердила она, — самое главное в них — это разговор, и как раз этого люди внаше время лишены: теперь не принято сесть, послушать других, высказатьсясамому. Люди ходят в театр и в кино, смотрят телевизор, слушают радио, читаюткниги, но почти не разговаривают друг с другом. Если мы хотим изменить мир, намследует вернуться в те времена, когда воины собирались вокруг костра и поочереди рассказывали истории».

Я вспомнил слова Эстер — все самое главное в нашей с нейжизни родилось из долгих диалогов за столиком в баре, на улицах, на аллеяхпарка.

— Мне принадлежит идея собираться по четвергам — такпредписывает обычай, в котором я был воспитан. А Эстер предложила время отвремени выходить по ночам в Париж: она говорила, что одни лишь нищие непритворяются, что счастливы, — наоборот, прикидываются несчастными.