На счете сорок девять, мои колени начали испытывать неприятные ощущения. Паучата осторожно лазали в горохе, перебирая его длинными мохнатыми лапками. На двести второй цифре колени отчаянно зачесались, и захотелось в туалет. Блин, и долго мне так стоять еще? Надо было сразу все дела сделать, покушать там, попить водички, освежиться и уже в наказ вставать, а не вот так вот, с бухты-барахты…

Вот и опять, я сначала делаю, а потом думаю. На четырехсот пятьдесят первой секунде коленки мои начали неметь и неприятно покалывать. Я поерзала. Стало еще хуже. Нет, терпи, Дейзи! Не может же он возиться с трупом вечно! Придет же в конце концов? А потом мне стало страшно. А вдруг не придет? Вдруг сразу домой уедет! А меня оставит стоять весь оставшийся день и ночь?! Очень жестокое наказание. Но и накосячила я тоже по полной!

На тысячной секунде у меня начали непроизвольно капать слезы. На тысяче пятисотой это перешло в тихие всхлипы, а уж на двух тысячах в полноценный вой. Я рыдала, страдая от невыносимых ощущений, но не могла сойти с места своего наказания. Не могла и все. Сжимала зубы до хруста, губы закусывала до крови, но уйти не могла. Сама себя тогда перестану уважать! А как меня после этого станут уважать другие?!

Я уже давно перестала вести счет. Была еле в сознании. Уже на грани небытия и забвения. В каком-то пограничном состоянии.

За спиной послышался шум. Я обернулась.

Пришел! Весь облепленный комьями земли. Всклокоченный. Вспотевший. Воняет хорошо поработавшим мужиком за километр от него. Все равно! Пришел, а значит, и моему наказанию сейчас придет конец.

Улыбаюсь ему сквозь слезы совершенно дурацкой улыбкой, словно укурилась в конец.

– Ты что творишь Сандерленд?! – слышу я сквозь туман.

А потом меня поднимают на руки как котенка.

– Ты что на горохе стояла? Дура ты набитая!!!!!

Кричи, не кричи господин ректор, но твое наказание я приняла сполна. Даже горжусь этим! Нет, не даже. Я чертовски этим горжусь!

– И правда стояла! Дурная! Идиотка, полная и беспросветная! Ты чего улыбаешься? У тебя эйфория от болевого шока, понимаешь?!

Кажется, меня куда-то уносят, но я вижу только его глаза. Вижу, что он уже не злится на меня. И это хорошо. Это очень хорошо и правильно.

– Посмотри на свои колени, идиотка! – рычит он на меня. – Ты зачем это сделала?! Я говорил тебе?

Я киваю головой, продолжая блаженно улыбаться.

– Ты не только тупая, Сандерленд, ты еще и глухая! Слышишь?! Я тебя выгоню отсюда! Выгоню к чертовой матери, потому что ты – зло! Идиотское, тупое ЗЛО!!!

Ну зачем ты так кричишь, милый ректор? Я притягиваю его нависшую надо мной голову, прижимаю к своей шее. У него комья земля даже в волосах застряли, но мне нет до этого никакого дела.

Кристиан тяжело дышит мне в шею, будто и не дышит вовсе, а обнюхивает меня. Как зверь свою добычу обнюхивает. Даже языком горячим пробует, там где жилка синяя пульсирует, бьется, точно птица в силки загнанная.

– Я так вам благодарна… – шепчу я, запрокидывая голову, открываю шею, делаю ее еще беззащитнее перед жгучими поцелуями, которыми ее неистово покрывает ректор. Каждый миллиметр. Жадно и жарко. От мочки уха и до впадинок ключицы…

– Я закопал его! Дейзи… Слышишь? – ректор рычит мне в висок, влажный от жара его дыхания, его действий, коим наливается мое измученное тело. – Далеко… Глубоко… Никто не раскопает!

– А если будут искать? – постепенно возвращается мой разум обратно в голову.

– Будут. Обязательно будут, это ведь полицейский! – он спускается обратно, осторожно пробуя, а потом уверенно лаская уголок губ языком. – даже не сомневайся в этом!

– А если найдут?

– Нам обоим крышка, если найдут. – его дыхание обжигает мне губы, наслаждает их. – Поднимут. Некроманта вызовут. И все. Он им все расскажет. И как пауки его уработали, и как я закапывал!

Дергаюсь из его стальной схватки, испуганно таращу глаза, пытаюсь вылезти из-под его массивного тела.

– Но его не найдут! Не найдут, Сандерленд! А коня я у въезда в город отпущу, подальше отсюда. Эту тварь, решившую поднять на тебя руку и надругаться, никто не отыщет при всем желании!

– А как вы поняли это? Ну, про тварь?

– Что понял? – ректор отстраняется от меня, словно так же трезвея, как и я недавно. Даже хватку ослабевает.

– Что я говорила правду про домогательства полицейского…

– Я считал его последние эмоции… Мне жаль, Сандерленд, что тебе пришлось это пережить, и я благодарен Воплоскурам, что смогли оказать ему сопротивление. Смогли защитить тебя, когда меня не было рядом.

Я всхлипнула под ректором. Эмоциональное напряжение сгустилось на столько, что очень захотелось выплеснуть его наружу.

– Ну-ну, – легонько прищелкнул меня ректор по носу, – все позади, все закончилось!

Он привстал с меня окончательно, и сел рядом, широко расставив ноги, устало упер локти в колени.

– А я думал, ты мне ванну наберешь и пену взобьешь… – мечтательно пробормотал он.

– Я наберу! – решительно воскликнула я, пытаясь отблагодарить его добром, за то, что он делает для меня.

– Да я весь грязный, ванную забью комьями земли.

– Тогда идите сперва в душ, господин Ротенбергский, а я пока подготовлю лохань для вас!

***

Вся трудность заключалась в том, что эмалированная винтажная лохань и вполне современная кабинка душа находились в одном помещении. Но двери кабинки были полуматовыми, запотевшими от горячей воды, и великолепное тело красавчика-ректора лишь смутно угадывалось за ними.

Все равно мне было трудно споласкивать лохань, и наличие обнаженного Кристиана этому активно способствовало. А еще коленки! Вот кто болел, и зудел, и не гнулся! Но виновата в этом, как выяснилось, была только я сама. Ректор не приказывал мне испытывать такое зверство, лишь посетовал, высказал пожелание, а я… эх! Умнее буду в другой раз.

Я заткнула слив пробкой, пустила набираться воду. Взяла брусок душистого травяного мыла.

– Сандерленд, ты все там? – ректор выключил душ, спрашивая из-за двери.

– Господин ректор, еще пять минут порелаксируйте под душем, и я закончу!

Я с удвоенной силой начала мылить брусок под водой, создавая обильную душистую пену.

Душ затих снова.

– Сандерленд, кинь мне полотенце.

Закрыв глаза я передала махровое полотенце, невзначай дотрагиваясь до широкой горячей влажной мужской руки. Но из ванной никуда не ушла, продолжала взбивать. Кристиан подошел сзади, я обернулась и чуть язык не прикусила! Нет, ну невозможно быть таким мощным и неотразимым! Как же он великолепно слеплен, этот ректор – влажная мечта всех студенток и преподавательниц от восемнадцати до ста! И даже не смотря на то, что у нас с ним вроде как все уже было, хотя я ничерта не помню, но все равно, для меня его полуобнаженный вид, словно впервые в жизни!