– Конечно, конечно, – согласился мистерПай. – Мясник, булочник, продавец подсвечников… Шествует Молва,изукрашенная множеством языков! Лимсток, увы! – пойди он прахом. Анонимныеписьма, убийства, масса уголовных склонностей.

Эмили Бэртон нервно сказала:

– Никто не думает… нет же такой мысли… что… что этомежду собой связано.

Мистер Пай на лету подхватил идею:

– Интересное предположение! Девушка что-то знала, ииз-за этого ее убили. Да, да, весьма многообещающе! Как умно с вашей стороныдогадаться об этом!

– Я… я не могу этого вынести!

Эмили Бэртон резко оборвала разговор и пошла прочь, шагаяочень быстро.

Пай посмотрел ей вслед. Его ангельское личико насмешливосморщилось. Он вновь повернулся ко мне и осторожно покачал головой:

– Чувствительная душа. Очаровательное создание, вам некажется? Как старинное произведение искусства. Она, знаете, не принадлежит ксвоему собственному поколению, она – из поколения предыдущего. Ее мать, должнобыть, имела очень сильный характер. Я бы сказал, она словно накрыла семьючехлом, остановив время около 1870 года. Целая семья, упрятанная под стекляннымколпаком. Мне нравится наталкиваться на такие явления.

Мне не хотелось говорить о старинных произведенияхискусства.

– А что вы вообще думаете обо всем этом деле? –спросил я.

– Что вы имеете в виду?

– Анонимные письма, убийство…

– Наш местный рост преступности? А вы?

– Я спросил вас первым, – сказал я любезно.

Мистер Пай сказал осторожно:

– Знаете ли, я изучаю всякие отклонения. Мне этоинтересно. Люди, которые очевидно несчастливы, делают иной раз совершеннофантастические вещи. Возьмите случай с Лиззи Борден. Этому нет разумногообъяснения. А в нашем случае я бы посоветовал полиции – изучайте характер.Оставьте эти ваши отпечатки пальцев, и измерения почерка, и микроскопы.Наблюдайте вместо этого, что люди делают со своими руками, и отмечайте малейшиеособенности их поведения, и как они едят, и не смеются ли они иной раз без видимыхрезонов…

Я вздернул брови.

– Сумасшедший? – произнес я.

– Совершенно, совершенно сумасшедший, – подтвердилмистер Пай и добавил: – Но вам никогда об этом не догадаться!

– Кто?

Его глаза встретились с моими. Он улыбался.

– Нет-нет, Бартон, это будет сплетня. Мы не можемдобавить еще одну сплетню к тем, что уже есть.

И он грациозно поскакал по улице.

Пока я стоял, изумленно глядя вслед мистеру Паю, открыласьцерковная дверь и вышел преподобный Кэйлеб Дан-Кэлтроп.

Он неопределенно улыбнулся мне.

– Доброе… доброе утро, мистер… э… э…

Я помог ему:

– Бартон.

– Конечно, конечно, вы не должны думать, будто я вас непомню. Просто ваше имя на мгновение выскользнуло из моей памяти. Прекрасныйдень.

– Да. – Я ответил слишком коротко.

Он всмотрелся в меня:

– Но что-то… что-то… ах да, это бедное, несчастноедитя, которое служило у Симмингтонов. В это трудно поверить, но я долженпризнать, что среди нас есть убийца, мистер… э… Бартон.

– Это выглядит немножко фантастичным, – сказал я.

– И еще кое-что мне сказали. – Он наклонился комне. – Я узнал, что здесь появились анонимные письма. До вас доходил слухо чем-либо подобном?

– Доходил, – сказал я.

– Подлые и трусливые дела. – Он помолчал и излилогромный поток латыни. – Эти слова Горация весьма здесь применимы, высогласны? – спросил он.

– Абсолютно, – ответил я.

Больше мне не встретился никто, с кем бы я мог поговорить спользой для себя, поэтому я отправился домой, заглянув еще за табаком ибутылкой шерри – чтобы узнать мнение простого торговца о преступлении.

«Грязный бродяга» – таков был приговор.

– Подошел к двери – они часто так делают – ипожаловался да попросил денег. А если девочка дома одна была, он и тюкнул ее.Моя сестра Дора, она в Комб-Экре, она видела такого, по своему опытузнает, – пьяный, конечно, и стишки продавал, маленькие такие,отпечатанные…

История была долгой и заканчивалась тем, что неустрашимаяДора храбро захлопнула дверь перед лицом этого человека и спряталась изабаррикадировалась в некоем таинственном убежище, которое, как я понял изтонких намеков, было не чем иным, как уборной. «И там она и оставалась, пока еехозяйка не вернулась!»

Я добрался до «Литтл Фюрц» лишь за несколько минут до обеда.

Джоанна стояла у окна гостиной, совершенно ничем не занятая,и выглядела так, словно мысли ее блуждали невероятно далеко.

– Что с тобой происходит? – спросил я.

– О, не знаю. Ничего особенного.

Я вышел на веранду. Два стула были придвинуты к черномустолику, и там стояли два пустых стакана из-под шерри. На одном из стульевнаходился предмет, на который я смотрел некоторое время в замешательстве.

– Что это за куча земли?

– О, – сказала Джоанна, – я думаю, этофотография больной селезенки или чего-то в этом роде. Доктору Гриффитсупоказалось, что мне будет интересно на это взглянуть.

Я посмотрел на фотографию с некоторым любопытством. Укаждого мужчины свои способы искать расположения женщины. Лично я не стал быэтого делать при помощи снимка селезенки, больной или еще какой-то. Однако нетсомнений, что Джоанна о ней что-то спрашивала!

– Не слишком аппетитно, – сказал я.

Джоанна согласилась, что это, пожалуй, так.

– Как там Гриффитс? – спросил я.

– Он выглядит усталым и очень несчастным. Я думаю, унего что-то особое на уме.

– Селезенка, не поддающаяся лечению?

– Не будь дураком. Я имею в виду что-то серьезное.

– Я бы сказал, что у него ты на уме. Я бы хотел, чтобыты оставила его в покое, Джоанна.

– Ой, заткнись. Я ничего такого не делаю.

– Женщины всегда так говорят.

Джоанна, разозлившись, вихрем вылетела из комнаты.

Больная селезенка начала сморщиваться под солнечными лучами.Я взял ее за уголок и унес в гостиную. Меня она не трогала, но я осмелилсяпредположить, что это одно из сокровищ Гриффитса.