кувшинчик, и отодвинула их, чтобы Омар смог устроиться напротив нее.

Он выгнул бровь.

– Ты недооцениваешь важность своей задачи. И потом, ты ведь угрожала проткнуть мне горло, если я зачислю тебя в армию каида. Я подумал, что для нас обоих более приятным выходом будет твоя поездка с моим братом.

– Правильно подумал.

Она положила подсыхающие руки на колени и снова устремила взгляд за окно. Из своей комнаты в башне ей виден был весь город, даже далекие огни нижнего района. Странно было думать, что девять лет назад она жила на этих улицах. Что именно там она попыталась обчистить карманы Омара. Он мог повесить ее за это преступление. А он назвал ее первой из сорока своих воров.

– Полагаю, твой пир прошел хорошо?

Омар пожал плечами.

– Если под «хорошо» понимать «невыносимо», то да.

– Разве они не все одинаковые?

– Для моего брата все иначе. Аристократы стараются ему льстить, рассчитывая приблизиться к султану. Мне? Снобы слишком меня боятся, так что только лижут мне сапоги.

Краем глаза Айша заметила какой-то блеск: не браслета, а кусочка серебра, который Омар лениво крутил в руках. Она моментально узнала его серьгу-полумесяц.

– Ты забыл отдать ее брату? Разве это не важная часть ваших личин?

Омар окаменел, сжимая в пальцах полумесяц.

– Моя личина более чем убедительна. Серьга ему не нужна.

В его взгляде появилась тоска – ранимость, от которой Айше стало неловко.

Она порой забывала, что эта серьга – единственное, что осталось ему от матери. У нее хотя бы есть воспоминания о тех, кого она потеряла, а принц никогда не сможет вспомнить мать, которая умерла, давая ему жизнь.

– Да, – согласилась она после недолгого молчания. – Думаю, вне Мадинны никому и в голову не придет на нее смотреть. – Тут ее взгляд упал на браслет. – А вот эту штуку не заметить нельзя. Ты уверен, что на браслет никто не обратит внимания?

От нее не укрылось то, как его плечи расслабились со сменой темы. Он поднял руки, закрепляя серьгу на мочке уха.

– Пусть обращают. Мой брат постоянно носит броские украшения; какая разница, если одним станет больше? Хотя…

Он посмотрел на нее с безмолвным вопросом.

– Нет, – прямо сказала она. – Я-то не под личиной. Мне никакие реликвии не нужны.

– Джинна проще убить его собственной магией, знаешь ли.

– Буду убивать их своим клинком – или никак вообще.

Даже думать о применении реликвий (применении магии джиннов) ей было тошно. К дьяволу лицемерное политиканство. Она убивает джиннов не ради каких-то там богов. Она убивает их из мести. И она скорее руки себе отрежет, чем будет мстить с помощью лживой магии, которая и разрушила ее жизнь.

– Все такая же упрямая.

Он молча смотрел на нее. Айше было знакомо это бесстрастное выражение его лица: оно появлялось всякий раз, когда он кого-то оценивал.

Она скрестила руки.

– Передумал оставаться?

– Ни в коем случае. – Он улыбнулся. – Я могу рассчитывать, что ты доведешь дело до конца?

– Конечно.

– Обещаешь не умирать?

Она хмыкнула:

– Вор крадет жизни. Он не позволяет своровать жизнь у себя.

– Хорошо сказано. – Омар спрятал браслет в один из карманов и встал. – Боюсь, что мне пора. Надо помочь брату собрать вещи, ведь завтра вы уезжаете. – Он помолчал. – Мазен обязан хранить тайну, но, надеюсь, ты поможешь ему не выходить из роли?

– Приложу все силы, но ничего не обещаю. – Она со вздохом прижалась щекой к стеклу. – Я понимаю, почему твой отец держит его взаперти. Он – легкая добыча.

– Вот поэтому я рассчитываю, что ты его защитишь. – Он ухмыльнулся. – Я твой должник, Айша.

Айша небрежно махнула рукой. Ее никогда не интересовали обязательства – ни их приобретение, ни обмен ими.

Омар приложил ладонь к груди и поклонился.

– До завтра.

Когда он ушел, Айша посмотрела на переплетение шрамов у себя на руках. На цветы, которые нарисовала поверх них, словно защиту. Она не любила оплакивать прошлое. Вот настоящее – то, что она может изменить к лучшему… Своим клинком.

Город – это сцена принца. Ее же сценой всегда была пустыня.

И она будет рада туда вернуться.

17

Мазен

Приключение Мазена еще не началось, а он уже им тяготился. Расхаживать по дворцу в теле брата и демонстрировать его снисходительную улыбку было нелегко. Ему противно было, что слуги смотрят на него со страхом. Боги, да ведь и придворные рядом с ним становились нервно многословными.

Однако самую неприятную реакцию он получил от Полночного Купца. Там, где другие отводили глаза, она обжигала взглядом. Мазен видел, что она его ненавидит. Он не мог ее винить после того, как отец приказал, чтобы накануне вечером он за ней следил. Мазен винил Омара: брат счел разумным проверить их личины, так что Омар пошел на вечерний пир как Мазен, а Мазен отправился в облике брата. Ему противно было, что все получилось очень достоверно.

Мазен вздохнул над своим кофе. Султан оторвал от губ чашку.

– Ты не перестаешь вздыхать с самого начала завтрака. О чем ты думаешь, Мазен?

Звук собственного имени помог ему немного расслабиться. Ближе к вечеру он станет Омаром, Королем «Сорока воров» и наследным принцем Мадинны, но сейчас, сидя перед отцом в диване, он, к счастью, был самим собой.

– Как обычно. – Мазен подул на кофе. – Джинны, тени, кошмары.

Султан поставил чашку. Он пользовался ею всегда: небольшой фарфоровой чашечкой с разноцветными розами. Такой же узор использовала мать Мазена – у них с султаном был общий сервиз.

– Джинн мертв и, если боги справедливы, горит в аду.

Мазен чуть не подавился кофе. Пусть теневая джинна чуть его не убила, ему все равно было ее жаль. Он осознавал, что это слабость, непозволительная слабость, и тем не менее не мог забыть те ярость и боль, что туманили ее разум.

Султан покачал головой.

– Такого не повторится. Как только я получу лампу, я уничтожу джиннов. Всех. – Не получив от Мазена ответа, султан подался к нему, хмуря кустистые брови. – Почему ты против этих поисков? Полночный Купец – преступница. Я даю ей шанс искупления.

– Не все джинны зло, йюба. Мать говорила об этом в своих сказаниях, помнишь?

Мазен понял, что этого говорить не следовало: лицо султана заледенело.

– У тебя настолько плохо с памятью, что ты не помнишь: ее убил один из этих джиннов!

– Но она считала…

– Твоя мать, да благословят боги ее душу, была мягкосердечной. – В его глазах горело чувство, которое Мазену не удалось опознать. – Но будь я проклят, если допущу, чтобы джинны заполучили тебя, потому что ты унаследовал ее сентиментальность. Запомни, Мазен: в пустыне нет места добрячкам!

Когда-то мать Мазена говорила прямо противоположное – что в их стране мягкое сердце намного важнее, потому что пустыня иссушает чувства человека, – однако он не стал напоминать об этом отцу.

Султан со вздохом отодвинулся от стола.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я желаю тебе добра. – Он в задумчивости долил себе кофе