class="p1">Если бы я сломался, все разлетелось бы на кусочки. Я верил в то, что мы делали, усердно не позволял ничему нам мешать, и, думаю, остальные ребята видели в этом источник силы. Может, это связано с тем, что я был крепче других физически. Если кто-то из нас дрался, всегда звали меня. Такое было не раз. Однажды вечером, когда я вернулся в гостиницу, ко мне подбежал Билл с криками:

– О боже, ты вернулся! Оззи с Гизером дерутся наверху, быстрее поднимайся!

– Вот черт!

Я помчался туда, они были пьяны и действительно дрались. Оззи сидел на Гизере, в длинной норковой шубе. Я схватил Оззи за воротник и дернул. И оказался с воротником в руке, а Оззи продолжал колотить Гизера. Я схватил Оззи, он попытался меня ударить, так что я приложился разок ему в челюсть, и он упал. Ощущал я себя паршиво, потому что совсем не хотелось этого делать. Но меня вынудили занять такую позицию: кто-то должен был все контролировать, иначе творился бы полнейший беспорядок.

Оззи говорил, что чувствовал, будто вокруг меня всегда был какой-то барьер. Возможно, это из-за того, что я старался не увлекаться пьянками. Мы останавливались в паршивых отелях, где через стены было слышно все. Я частенько слышал, как люди кричат, курят дурь и весело проводят время, но знал: если сам туда пойду, мы будем в одной лодке, поэтому я этого не делал. Кто-то должен был контролировать ситуацию, если что-то шло не так. Если бы я был таким же, как все, никто не стал бы меня слушаться. Мне кажется, нужно сохранять определенную отчужденность. Это как управляющий офисом: когда у сотрудников проблемы, они идут к нему в кабинет. С Black Sabbath было примерно то же самое. Я этого не хотел, но так все и было. Не могу сказать, что всегда отвечал за все косяки, так как и сам был далеко не ангелом, и в своем маленьком мирке я был не лучше того же Оззи, но не мог выпустить свою сущность на свободу.

Я думаю, много лет Оззи меня побаивался, и, если я говорил: «Мы должны сделать то-то и то-то», он слушался. Опять же, я становился надсмотрщиком, чего мне не хотелось. Но кто-то должен был им быть. Все это делалось с целью поставить группу на ноги и работать и как можно меньше отвлекаться. Если кто-нибудь начинал: «Я сегодня не буду играть, я устал», кто-то должен был сказать: «Мне по херу, ты должен играть!»

Быть в группе не всегда весело, это чертовски тяжело. Думаю, необходимо справляться со всем, что преподносит жизнь, и неважно, насколько может быть тяжело. Я, как правило, без боя не сдаюсь, так что мне трудно понять, почему другие не могут так же. Я не жду, что мои проблемы решатся после пары таблеток.

Это как с сеансами реабилитации. Никогда не ходил. Просто считаю, что это все отмазки, сходить на сеанс, выйти и сказать: «А я был в реабилитационной клинике».

Оззи лег в клинику Бетти Форд, и его заставляли драить полы. Как это может излечить? Полы можно и дома вымыть! Я уверен, что человек сам может себя контролировать. Как это было у меня: на определенном этапе я принимал много кокаина. Я мог бы сказать: «Пойду лягу в клинику», но я этого не сделал. Сам остановился.

Здесь необходима решительность, и во мне она действительно есть. Так я воспитан. Мать с отцом всегда говорили мне: «О, да из тебя никогда человека не выйдет».

А родственники поддакивали: «Почему бы тебе не найти подходящую работу? Брал бы пример с брата!»

Из-за всего этого я был твердо настроен чего-то добиться, неважно, что стоит у меня на пути, только бы доказать им, что я могу. Это придавало мне решительности бороться. Когда мне оторвало кончики пальцев, все говорили, что я больше не смогу играть, но я не собирался с этим мириться.

Уверен, это на самом деле помогло Black Sabbath. Я был движущей силой коллектива, заставлял их приходить на репетиции, шевелиться и делать все, чтобы добиться поставленных целей. Я видел, что кто-то должен взять ситуацию в свои руки. Нельзя просто валять дурака и делать кое-как и ожидать, что успех придет сам.

Однако по мере того, как росла наша популярность, я все реже и реже занимал позицию лидера. Но другим это было не надо, поэтому ситуация просто вышла из-под контроля. Если мы работали в студии, а они решали сходить в кабак, то они туда шли. Если был какой-нибудь кусок композиции, над которым я пытался поразмыслить хотя бы, скажем, минут пятнадцать, они теряли терпение и говорили друг другу: «О… может, сходим пропустим по стаканчику?»

Остаток дня был убит, а на следующий день повторялось то же самое, и так продолжалось до тех пор, пока у меня не появлялся материал, над которым можно было работать. Становилось все тяжелее и тяжелее. Если нет человека, из которого сыплются идеи, ситуация становится почти невыносимой, а у меня больше ничего не выходило. На раннем этапе, когда мы джемовали, у меня рождались риффы, и тогда всех переполнял энтузиазм, каждый вносил свою лепту. Теперь мы достигли той точки, когда надо сочинять новый альбом, а мотивации не хватало.

Моя роль заключалась в том, чтобы придумывать музыку, риффы. Возможно, поэтому другие не писали собственную музыку. А если я ничего не придумывал, мы ни черта не делали. Я ощущал давление, но всегда мог с ним справиться. Однако, когда нам было необходимо сочинять Sabbath Bloody Sabbath, меня накрыло. Мы снова были в Бел-Эйре, сидели в холле в доме Джона Дюпона. Все смотрели на меня, а я никак не мог поймать волну. Все стало по-другому. Я перестал функционировать. У меня наступил творческий кризис, и я ни о чем не мог думать.

Мы на все забили, собрали шмотки и уехали. Вернулись в Англию в полной депрессии. Остальные трое думали, что теперь всему конец. Я помню, как Гизер и Оззи говорили так, будто все закончилось. Я был в панике. Думал: черт возьми, больше ничего не будет. Боже, я все потерял!

Через пару недель мы сняли замок Clearwell в Глостершире в надежде вновь почувствовать нужную атмосферу и сочинять. Мы просто искали чего-то другого. Все в этом месте казалось зловещим, особенно подземелья. Внизу было до дрожи страшно. Там было просторное помещение, где хранилось оружие, другая комната – с чем-то еще, и холл. Мы установили там свою аппаратуру в попытке поймать нужную