подавлять свои инстинкты замечательной. Либо это, либо её ужас перед вампирами укоренился слишком парализующе глубоко, чтобы можно было что-то отрицать.

Это только придало весомости его теории о том, что произошло в том переулке. Знала ли она до этого, что она серрин, или нет, но для девятилетнего ребёнка это был адский опыт. И адский опыт для сукина сына, который считал приемлемым нападать на мать и её маленькую девочку. Он надеялся, что это было мучительно для трусливого ублюдка.

Но он не мог позволить себе поверить в мираж, который видел, каким бы правдоподобным он ни был. Слишком многолетний опыт подсказывал ему, что это всего лишь одна манипулятивная игра за другой. Он почувствовал, как раздражение всё сильнее сдавливает его грудь. Потому что, если она сохранит свою стойкость, если докажет, что спасла Джейка на рассвете, ему придется отпустить её, несмотря на то, что это противоречит всему, во что он верил, каждому инстинкту.

И он не позволил бы этому случиться. Не мог позволить этому случиться.

Он должен был заставить её раскрыть свою истинную натуру. Она была там для того, чтобы сломать её, и он явно сломал её, потому что был для неё искушением. Он поколебал её решимость. Он заставил её усомниться в себе.

Он налил себе ещё и залпом выпил.

Если бы она была неактивна — если бы — он инициировал бы её, потому что всё, что ему было нужно, — это один признак её истинной природы, чтобы сделать то, что было необходимо. Ему просто нужно было быть чертовски уверенным, что если она уже достаточно сильна, чтобы подспудно подстрекать его к этому, то он сможет сдержать и себя, и её впоследствии, если полностью раскроет её.

А потом, на рассвете, она будет принадлежать ему, и он сможет делать с ней всё, что захочет.

ГЛАВА 10

Лейла уставилась на тлеющие угли. Она сидела всё в той же позе, что и последние пару часов. Одни и те же мысли постоянно проносились в её голове.

Как хищник, каким он и был, Калеб почувствовал её страх и воспользовался им. Он играл с ней, блеск в его глазах ясно давал понять, что ему понравилось, как он заставил её страдать под таким накалом.

Но более тревожным, чем садистский игрок, которым он себя показал, было её возбуждение от его наслаждения.

Она не должна была так себя чувствовать — неосновательность её влечения к нему раскалывала её целостность. Бабочки запорхали у неё в животе при мысли о том, как сильно она хотела, чтобы губы вампира прижались к её губам; как она хотела, чтобы он придвинулся к ней ещё на один шаг.

Она не могла лгать себе и оправдывать это просто минутной слабостью, реакцией на напряжённую и изматывающую ночь. Она знала, что то, что она чувствовала среди своего страха, было возбуждением — возбуждением от того, каким смертоносным он был, каким бесстыдным, каким самоуверенным. Он пробудил в ней что-то… что-то чужеродное, что-то освобождающее.

Ей нужно было взять себя в руки, и быстро.

Калеб привык танцевать на грани. Он имел опыт и выжил с гораздо более умелыми и опытными серрин, чем она. И он открыто и беззастенчиво планировал вытащить её серрин на поверхность. Его откровенность в намерениях усугубляла оскорбление.

И из-за этого, вместо того, чтобы прислушаться к предупреждающим сигналам, она была вынуждена бросить ему вызов, проигнорировать разумный вариант держать рот на замке и не поднимать голову. Если бы не смущение и перспектива того, что он рассмеется ей в лицо, она бы просто выложила правду о том, насколько скрытной она была, хотя бы для того, чтобы стереть осуждающее выражение с его лица.

Она встала с дивана. Прятаться в этой комнате и дальше, несмотря на то, что это было разумно, слишком сильно уязвляло её гордость.

Его уход был единственным доказательством, в котором она нуждалась, что ему в равной степени приходилось сдерживать себя. Это само по себе доказывало, что он действительно верил в возможность удерживающего заклинания, иначе, как подсказывал ей каждый инстинкт, она бы не устояла, бросив ему такой вызов.

Возможно, она и подвергалась риску, но и он тоже, и она должна была помнить об этом. Тот факт, что он играл ради доминирования, был доказательством того, что некая часть его, вероятно, была запугана ею. На его территории он хотел, чтобы она знала, кто здесь главный. И использование его сексуальной самоуверенности было слишком очевидным способом.

Но её бедра всё ещё дрожали, когда она вышла в коридор. Её сердце всё ещё болезненно колотилось, когда она спустилась в гостиную, следуя на звук телевизора. И её пульс участился, когда она увидела его.

Калеб сидел на диване, ближайшем к террасе, спиной к ней. Он вытянул ноги по всей длине дивана и держал стакан в одной руке, которая опиралась на спинку, в то время как другой листал книгу.

Она шагнула ближе, и все волоски на её руках встали дыбом. Но она знала, что причиной тому было нечто большее, чем температура ночного бриза, дующего через открытые двери.

Он не оторвал взгляда от её книги по очищению, когда она села на диван напротив него.

Ей было противно видеть драгоценную книгу своего дедушки в руках вампира. Там были секреты, которые никогда не должны были попасть в поле зрения представителей его вида.

Она засунула руки под бёдра, стала украдкой наблюдать за ним. Но он даже не вздрогнул, только сделал глоток янтарной жидкости.

Она задержала взгляд на его сильной челюсти, мужественных губах, задумчивом взгляде прекрасных зелёных глаз. Она бы даже сказала «идеальный», если бы не темнота внутри него. Если бы он не был вампиром.

Голос за кадром по телевизору заглушал бурную дискуссию за пределами офиса Всемирного Совета. Хорошо одетая женщина властно и хладнокровно стояла среди толпы, незаметно прижимая микрофон к уху.

— Предположения о том, действительно ли Натаниэль Амилек будет баллотироваться на политический пост, вызвали сегодня дебаты по всему миру. Конечно, это не первый случай, когда мы слышим об этих слухах, но, хотя они пока и не подтверждены, нежелание представителей Амилека подтвердить обратное, когда их прямо спросили сегодня вечером, вызвало дискуссию о том, могут ли они быть на пороге нового политического заявления. Если это так, то мы могли бы стать свидетелями беспрецедентной кампании, охватившей весь земной шар в течение нескольких дней.

Кадр переключился на Амилека, вежливо кивающего камерам, с опущенной головой и копной седых