ей понять, что всё контролирует, желая, чтобы она пала. Он подстрекал её действовать в соответствии с её природой и вопреки её здравому смыслу.

И она знала, что он может атаковать её в любой момент, если она сделает именно это.

В тот момент она поверила, что способна заставить его укусить. Мысль об этом заставила её желудок сжаться, но не от страха. Это была непростительная мысль; возбуждение, которое она испытывала, было отвратительным.

Боль в её груди стала мучительной. Последующая вина от возбуждения стала гнетущей. Когда его губы задержались на расстоянии менее пары сантиметров, она вдохнула опьяняющий запах алкоголя. Дрожь захлестнула её. В этот момент она хотела, чтобы он поцеловал её. Ей нужно было, чтобы он поцеловал её. Эти губы вампира были такие соблазнительные, несмотря на скрытую в них смертоносность.

Но это был интимный контакт, в котором он ей отказал.

Она тяжело дышала от стыда и негодования. Речь шла не о близости. Речь шла о доминировании. Речь шла о контроле. Это был урок о том, как бросать ему вызов. И он хотел увидеть, как она впадает в панику. Он хотел увидеть, как она извивается. Он ожидал, что она попытается отбиться от него.

Это была битва желаний. Игра смелых. Он был готов рискнуть и явно бросал вызов ей. И, возможно, она бы дважды подумала — разумная и контролируемая Лейла, — если бы её гнев и негодование не были столь сильны.

Но, чёрт возьми, прикосновение его прохладной кожи к её коже было опасно соблазнительным. Мрачный взгляд его глаз, когда он искушал её сразиться с ним, был завораживающим. Он явно чувствовал её дискомфорт. И тот факт, что ему это понравилось, снова взволновал её — весь тот опасный потенциал, который он скрывал.

Когда он отпустил запястье, которое целовал, он откинул её волосы назад за плечо, обнажая шею. Она сжала кулаки при дразнящем проблеске его резцов.

Но она не сломалась. Калеб был не похож на него — на того, кто в детстве так злобно хватал её за воротник пальто, заставив её маленькое тельце болтаться почти в двух метрах над землёй.

И чувства, которые он вызывал, были совсем не похожи на те, что она испытывала тогда.

Но когда она почувствовала мягкие губы Калеба на своей уязвимой артерии, она едва могла дышать, готовясь к тому, что эти твёрдые, смертоносные резцы вонзятся глубоко.

Вместо этого он медленно и вкрадчиво лизнул её по всей длине горла. Его слюна была прохладной на её разгоряченной коже. Он провёл ладонью вниз по её ложбинке, вдоль рёбер, прямо под грудью, слегка оттягивая ткань вниз от нажима, и приник ртом к обнажённому бугорку плоти.

Лейла неохотно выгнулась навстречу ему. Свободной рукой она вцепилась в подлокотник кресла, когда он расстегнул верхние пуговицы на её платье, желая сильнее оттянуть ткань вниз. Его рот коснулся её груди через тонкое кружево лифчика.

Она ахнула, ненавидя себя за это. Ненавидя то, как её тело так открыто выдавало ему своё возбуждение.

Он скользнул своими дразнящими губами обратно к её шее. Его рука обвилась вокруг её руки на подлокотнике кресла, удерживая её там. Он изменил их положение и встал поближе. Каждый мускул в её теле напрягся, когда она почувствовала его твёрдость через джинсы. Давление на пульсирующую плоть меж её раздвинутых ног было почти невыносимым.

Подпускать его так близко было ошибкой. Балансируя на вершине скользкого склона, ей нужно было отступить, прежде чем инерция захватит её.

Когда твёрдость его резцов соприкоснулась с её плотью, воспоминания нахлынули на неё сильно и быстро — ничего, кроме воздуха под ногами; вампир, смеющийся перед тем, как укусить; кровь её матери, всё ещё окрашивающая его рот.

И эта боль. Мучительная боль, когда он впился зубами в её нежную плоть.

Она закрыла глаза, царапая ногтями подлокотник кресла, пытаясь успокоиться, чувствуя, что рушится, как тогда: впервые она узнала, что такое боль; впервые она узнала, на что похожа беспомощность, и насколько порочным может быть мир.

— Сюда он тебя укусил? — спросил Калеб, переключившись на другую сторону. — Или это было здесь?

Он слегка прикусил её артерию, заставив её вздрогнуть, затем поцеловал вдоль линии подбородка, а после его губы снова оказались менее чем в паре сантиметров от её губ.

Она затаила дыхание, когда он снова взял её правую руку в свою, сцепил оба запястья вместе и прижал их над её головой к спинке кресла. Она была вынуждена выгнуться навстречу ему. Он прижался своей твёрдой грудью к её груди, напоминая ей о силе, скрытой за ней.

— Он удерживал тебя, когда кусал? — прошептал он ей на ухо. — У тебя это ассоциируется только с плохими вещами?

Поцеловав её за ухом, он прикусил мочку и затем ещё шире раздвинуть её бёдра.

Порыв был ошеломляющим, потребность и желание ощутить его внутри себя были непреодолимыми. Его тело, прижавшееся к ней, больше не казалось чужим.

Соблазнительный блеск в его глазах отвлёк её от подавляемого страха. Твёрдость его объятий, ощущение его твёрдого, сильного тела рядом с ней заставили её подчиниться против её воли. И она начала подчиняться ему, не на словах, но она знала, что её вероломное тело подаёт ему все нужные ему сигналы о том, что она не собирается с ним бороться.

Он бы остановился. Ему придётся остановиться. Он не был настолько глуп, чтобы переступить эту черту. Он ожидал, что она запаникует. Он ожидал, что она сломается первой. Он ожидал, что она будет умолять его остановиться.

Но, несмотря на риск, она ни за что не собиралась отступать.

И когда он протянул руку между ними и расстегнул джинсы, её пульс почти выровнялся с его интенсивностью.

Он бы отступил. Ему пришлось отступить. Он не мог быть таким высокомерным, таким самоуверенным.

Это самоубийство.

Но он скользнул рукой меж её ног и отодвинул трусики в сторону. Его прохладные пальцы заставили её живот содрогнуться, когда они коснулись пульсирующей чувствительности между ног.

Он переплел пальцы одной руки с её и заглянул глубоко в её глаза — глаза, которые, она знала, выдавали все эмоции, с которыми она боролась. Она знала, что он ищет подсказки, ищет ответы, и тот факт, что он был так внимателен к ней, лишь усиливал её возбуждение.

Когда кончик его эрекции растворился в ней, она сдержала вздох.

То, что она собиралась сделать, было не только до нелепости опасно; она нарушала все правила — её согласие не имело оправдания, не