милосердия, свойственного Себе, чтобы этим спасти. Это, если можно так выразиться, основа для счастливого бытия с Ним в вечности. То в нас, что с радостью откликается на Его зов и вдруг узнает в Нем родного и близкого, Того, с Кем, оказывается, мы уже добровольно связали себя узами любви, доброты и заботы.

Не могут остаться с Ним только те, кто совершенно, подчистую лишен всякого проблеска доброты: кто не сделал ничего хорошего, никому и никогда, даже самую малость, случайно, в ком попросту нет ничего общего с Ним.

Это уже практически сатанинский образ.

Сами судите, много ли наберется таких уникумов? И даже с ними Он терпеливо говорит, уже объявив приговор, но откладывая его исполнение. А Его слова никогда не звучат зря: пока Он говорит – надежда есть.

И это с теми, в ком Он вообще ничего хорошего не увидел. Что уж говорить про тех, в ком Он узрел нечто доброе!

Значит ли это, что можно раз в жизни подать нищему кусок хлеба Христа ради, одолжив тем самым Господа до невозможности, и расслабиться до Страшного Суда? Нет.

Награда – наградой, но ее еще надо уметь принять. Не всякий примет и не всякий обрадуется награде, особенно узнав, что ради нее следует отказаться от многого… может быть, очень многого и дорогого в себе.

Ибо ничто нечистое в Царствие Божье не войдет.

Ты можешь войти, но – сняв обувь свою, а для кого-то это окажется немыслимо тяжело.

Кто сможет смиренно принять такую награду, отчетливо понимая, что награждать особо не за что, а то, что ты считал своими заслугами, чем-то безусловно хорошим в себе, на самом деле далеко не таково?

То, за что Господь может нас наградить, и то, что мы сами в себе считаем достойным награды, может не совпадать до болезненности.

Наши грехи – не то, за что нас будут карать и сжигать, – не этого надо бояться, не мстительности Его – а то, что помешает принять уготованную Богом награду. То, что портит и калечит душу до отвращения к Богу, потому что все в душе Ему противостоит.

Или не отвращение. Вина. Вина перед Ним такая страшная, такая тяжкая, что глаз на Него не поднять, не то что руки за наградой протянуть, потому что в висках одно бьется: недостоин, недостоин, недостоин, исчезнуть бы с глаз Твоих, Господи.

Вот это надо увидеть и просить об исцелении, желательно раньше, чем предстанешь перед Его лицом.

Он исцелит и покроет Своим милосердием абсолютно все, нет ни одной раны, которой Он не может сострадать, которую Он не излечит. Но раны придется признать ранами, а не отличительными чертами личности.

А дела милосердия, о которых Он говорит в этой притче, наилучшим образом готовят душу к встрече с Ним. Чем больше в душе милосердия, тем больше в ней того, что безусловно Христово. Тем легче узнать Его… и отказаться от того, что Ему чуждо.

Еще важный момент: праведники творили добро, не ожидая себе ничего взамен. Благотворя голодному, больному, раздетому, сидящему в тюрьме, ты просто отдаешь, не рассчитывая на дивиденды, – да и какие могут быть дивиденды из нищеты, голода и заключения?

Слова Христа – точно сбывшаяся сказка: сделал добро какому-то совершенно «бесполезному» человеку, просто не смог пройти мимо чужой беды, ранила она тебя в сердце, – и вдруг Царь на суде протягивает тебе руку и говорит: друг Мой; и говорит: не бойся, ты со Мной.

Сделанное доброе дело – не валюта, которой мы «покупаем» себе милость у Бога. Не возможность выслужиться, доказав Ему свою благонадежность.

Это свидетельство того, что у нас с Ним есть что-то общее, мы уже близки с Ним, в нас есть Его часть, Его образ, потому что именно об этом говорит бескорыстное милосердие.

Такое же, как у Него Самого: всегда отдавая всего Себя, Он не хотел Себе за это никакой награды.

Но привычка видеть в Суде и Судье земные образы все портит и заставляет переворачивать дивную притчу Христа с ног на голову, вкладывая в нее совершенно чуждые ей смыслы. Он судит по закону – значит, нужно сделать все, чтоб тебе вышла если не амнистия, то хотя бы скидка!

Легкое движение руки… и смыслом добрых дел становится не помощь ближнему, не бескорыстное желание помочь, не ища ничего для себя, не стремление облегчить чью-то участь, а наоборот – желание получить за это у Господа награду.

А страдающий ближний из цели, на которую направлены любовь и внимание, превращается в средство для достижения Царствия Небесного.

И даже хуже. Ближний как будто исчезает. Христиан призывают его «развидеть», чтоб ничто не мешало угождать Христу напрямую.

Например, так:

«…видит ли человек в страдающем ближнем – страдающего Христа? И это принципиальный момент. Когда ты видишь в ближнем именно Христа, ты и действовать будешь иначе, чем просто, например, честный атеист – другая мотивация, расположение сердца, оценка ситуации» (журнал «Фома», «О чем нас спросят на Страшном суде?»)

Только такой образ действий начинает считаться спасительным, в отличие от образа действий атеиста, который, не веря в Бога, и спасения не ищет, а просто хочет помочь страдающему ближнему – поэтому будто бы сделанное им добро «не зачтется».

Христос говорит: «Нет большей любви, как если кто положит душу свою за други своя». Нет, говорят апологеты теории «сотвори добро Христу, а не ближнему». Какие-такие други? Никаких другов любить не надо, это лишнее! В страдающем ближнем нужно видеть исключительно Самого Христа, благотворить ему в расчете на будущую награду – только в этом случае доброе дело пойдет тебе «в зачет».

И мало ли, что праведники на Суде вовсе не знали, что делали добро для Самого Христа. «Когда это мы согрели и накормили Тебя, Господи?» – удивленно спрашивают они. Перед их глазами были как раз страдающие ближние, и в их делании добра не было ни малейшего желания как-то этим перед Богом выслужиться и что-то за это получить.

Мы пойдем другим путем! Вообще исключим ближнего из цепочки! Не его будем любить – будем угождать Самому Христу, и то не ради Него, а ради себя.

Но ведь Он никогда не говорил, что любовь к ближнему нужно начисто заменить любовью к Нему. Более того, без любви к ближнему теряет смысл разговор о любви к Богу.

«…ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Ин. 4:20, 21).

Беда в том, что, если уж идти в этой логике до конца, из поля нашего зрения исчезнут не только ближние – исчезнет и Сам Христос. Даже