– Тебе что, нравится, что он тебя гоняет?

– Я сама виновата…

– Что за рабская мораль? Еще в ножки ему поклонись за науку!

– Ты ничего в этом не понимаешь… ты не был женат.

– Я бы никогда тебя не тронул!

Глафира лишь усмехнулась.

– Я послезавтра поеду в армию. Нужно агитировать солдат за мир, чтобы они бросали ружья и возвращались домой… Не хочу тебя здесь одну оставлять! Поехали со мной?

– Я мужнина жена и мое место рядом с ним.

– Обещай хоть подумать!

– Тут и думать нечего, – отрезала Глафира.

Клим уехал с тяжелым сердцем. Обычно с девицами у него проблем не было. А тут он не знал, как подступиться. Кроме того, он боялся, что пока убеждает солдат на фронте, в Петрограде может образоваться новый более счастливый поклонник.

Клим оказался почти прав. Только поклонник появился не новый, а хорошо забытый старый. Как-то вечером к Глафире подъехал роскошный автомобиль, за рулем которого сидел холеный и довольный Закретский. Он выглядел неприлично свежо и дорого для того времени. Одного лишь взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что у этого господина все замечательно. Это был его звездный час. Он играл важную роль во Временном правительстве, и, по всей видимости, не стеснялся пользоваться привилегиями власти.

– Какая встреча! Глафира Петровна, счастлив видеть вас! – крикнул он Глаше из автомобиля.

Женщина кивнула ему, всем своим видом показывая, что не расположена продолжать разговор. Однако машина Закретского продолжала медленно ехать рядом.

– Позвольте подвезти вас до дома? Слышал, свой особняк вам пришлось продать… не знаю вашего нового адреса… но вы же мне подскажете?

Глаша молчала. В этот миг она пожалела, что Клим уехал. Она бы с удовольствием натравила нового знакомого на графа.

– Не хотите даже говорить со мной? Помниться, был момент, когда вы были более сговорчивы!

– Будь ты проклят! – это был пик негативных эмоций от Глафиры.

– Ах, оставьте! Вы хотели этого, не меньше меня… Так что прекратите делать из меня водевильного злодея! Давайте забудем все недоразумения и позволим, в конце концов, нашей страсти утолиться! – на лице графа играла наглая, глумливая улыбка.

Глафира развернулась, перешла дорогу и скрылась в подворотне. Ей пришлось сделать круг, но более она не могла выносить присутствия Закретского. Она ненавидела графа всеми фибрами своей души, поскольку считала его виновным в том, что Митя разлюбил ее.

IV

Клим вернулся в Петроград в начале июля, как раз к вооруженному восстанию против Временного правительства, которое сопровождалось очередным всплеском насилия и убийств. Мятеж подавили. Теперь правительство не стеснялось применять войска. А ведь еще в марте стрелять во взбунтовавшихся солдат и рабочих считалось в либеральной среде аморальным. Вождю большевиков пришлось бежать. Клим последовал за ним, как не жалко было ему вновь оставлять Глафиру.

Двоевластие не могло длиться вечно. Весы должны были склониться в ту или иную сторону. Было очевидно, что бездарное правительство не справлялось с ситуацией. В результате мятежа Львов подал в отставку, передав власть Керенскому. Петросовет, хоть и не организовывал мятеж, был отодвинут на какое-то время в сторону.

Григорий Григорьевич уже более месяца не выходил из дома, пребывая в жутчайшей депрессии. Вера Федоровна приглашала к ним Степана Петровича и Кобылина, чтобы хоть как-то вернуть супруга к жизни. Но он оживал буквально на несколько часов, пока были гости, а затем снова погружался в апатию.

В тот день Александр Михайлович прибыл с неожиданным визитом. Ему не терпелось поделиться с другом новостью.

– Гриша, ты не поверишь! ЧСК закончила работу по делу царской семьи, и Керенский был вынужден признать, что в действиях государя и государыни ничего противозаконного не было! Следователь Руднев не нашел ни намека на измену! Доказательств коррупции царских министров так же не обнаружили. И в довершение ко всему, история про Распутинское влияние на политические дела тоже оказалась не более, чем досужими домыслами.

– Что ж это окончательное заключение?

– Во всяком случае, он уже доложил и Временному правительству, и Бьюкенену.

– С каких пор Керенский докладывает английскому послу? Хотя, я ничему более не удивляюсь… – Гриша был слишком сонным для столь эмоциональной темы.

– Но каково? Руднев – достойнейший человек! Честный следователь и замечательный эксперт! А мы с тобой всегда знали, что все это злобные наветы врагов императора!

– Страшно, Саша, что из-за пустых наветов страну разрушили… Посмотрел бы я в глаза Родзянко сейчас…

– Да, фантасмагория какая-то…

– Получается, массы людей можно заставить в любую чушь поверить…

– Но правда восторжествовала, в конце концов!

– А кому она теперь нужна, правда эта? России той уж нет. А коли царь невиновен, так его должны освободить из-под стражи. Слышал ты что-то про это? Нет. И бьюсь об заклад, не услышишь. Обеленный от клеветы государь им не нужен. Он угроза всем грызущимся ныне падальщикам!

– Гриша, не узнаю тебя! Что за уныние! Нужно уже вытаскивать себя из этой хандры! Так нельзя! И в делах у нас проблем множество. Без тебя сложно…

– Саша, ты зла на меня не держи, знаю, как тебе тяжко, но про дела даже думать пока не хочу… Ради кого я выстраивал всю эту торговую махину? Мне самому много ли нужно? А дети – сам знаешь… Все меня предали! Даже дочь! Никому я не нужен… Потерял смысл всего этого… Поэтому ты пока, Саша, без меня попробуй управиться. А если не хочешь, так давай продадим или бросим все к дьяволу!

Кобылин знал Гришу и не в самые лучшие для того времена. Он помнил, каким одиноким чувствовал себя компаньон на пике семейного кризиса, до встречи с Верой Федоровной. Но никогда раньше Елисееву не приходило в голову бросить свое любимое дело. Наоборот, чаще он искал в нем отдушину и черпал энергию, чтобы пережить любые трудности. Теперь состояние Григория пугало Александра Михайловича не на шутку.

– Да ты что? Даже думать не смей! Все устроится! Я пока сам буду разбираться, а там и ты, я уверен, вернешься!

Александр Михайлович вышел из кабинета и лишь пожал плечами в ответ на вопрос в глазах Веры Федоровны. Хозяйка деликатно не мешала мужчинам общаться, сидела с книгой в другой комнате. Вышла только чтобы проводить гостя. Супругу жутко тревожило состояние Гриши и расстраивало собственное бессилие. Она не понимала, как ему помочь. Если б только она могла, она бы забрала все его душевные страдания себе.

V

Во мраке депрессии прибывал не только Григорий. Иван Яковлевич жил в постоянных муках совести с того момента, как стало известно