сила живых существ, то эта сила — жизнь самого мира. К ней нельзя обращаться часто, иначе рискуешь все же нарушить баланс. А если нарушить его в этом месте, быть беде.

Тишина окутала нас. Только ветер стонал над ледяной гладью.

— Кажется, придется пересматривать целые разделы магической теории, — пробормотал я.

— Не придется, — отозвался схимонах. — Я рассказал тебе об этой силе лишь затем, что ты способен понять ее масштаб и угрозу. О ней не должны знать лишние люди. Но ты, Алексиус… Ты умеешь хранить тайны.

Итак, что мы имеем. Еще одну аномальную зону размером с Питер, причем с непостижимой природой силы, что здесь орудует. Одного императора, который, якобы, две сотни лет как преставился. И еще одного императора, которого нужно вытащить отсюда живым и, по возможности, здоровым. Пока он окончательно не поехал кукушкой от этих энергетических всплесков.

— А другие подобные места существуют? — спросил я, пока мы брели по скользкому льду. Он был таким гладким, что впору было надевать коньки и крутить тулупы.

— Есть несколько. Но они надежно защищены от людей.

В подробности схимонах не ударился. Ибо мы наконец-то почти добрались до центра большого озера.

Лёд под моими ногами был прозрачным, словно витраж, через который пробивался солнечный свет. Под гладкой поверхностью озера покоились замороженные коряги, водоросли, застывшие в вечности пузыри воздуха. И две фигуры, застывшие в непреклонной неподвижности.

Император Николай Петрович и вдовствующая императрица.

Серафим-Александр, улыбнулся, словно вспоминал нечто приятное, и тихо произнёс:

— Екатерина Алексеевна… Так звали и мою бабушку. Она была женщиной сильной, властной. Но эта… Эта не столь великая, зато и правда любила своего сына. Моего отца мало кто жаловал. Даже я сам.

Я ничего не ответил. Мы приблизились. Сквозь тонкую ледяную корку, что покрывала их фигуры, было видно, что лица у них спокойные, даже умиротворённые. Словно они просто задремали в мягких постелях после тяжелого дня.

Серафим-Александр поднял руку и, замкнув пальцы в неведомом знаке, прошептал неразборчивые слова. Тонкая белесая дымка прошла по поверхности льда, распространяясь, словно туман. Лёд начал таять.

В следующее мгновение, будто проснувшись от долгого сна, император дёрнулся, а затем резко вдохнул. Его глаза, чистые, ясные, детские, тут же наполнились радостью. Он увидел меня и радостно воскликнул:

— Лёша! Ты тоже пришёл! Как я рад!

И, прежде чем я успел что-либо сказать, бросился ко мне с объятиями.

Я перехватил его руки, но слишком крепко сжимать не стал. Он обнял меня, как ребёнок обнимает старшего брата.

— У нас с бабушкой было такое весёлое приключение! — заговорил он. — Сначала мы тайком выбрались из комнаты, потом гуляли по льду, по настоящей реке! А потом мы путешествовали, и бабушка сказала, что отец Серафим сделает меня взрослым. Наденька будет рада! Я хочу, чтобы она обрадовалась. Она ведь плачет по ночам. Думает, что я не знаю, а я знаю. Я не хочу, чтобы она плакала…

Его голос звучал восторженно. Я едва заметно нахмурился.

Но бабушка… О, она была настроена совсем иначе. Едва очнувшись, она тут же навела на меня яростный взгляд и, поднявшись, буквально набросилась:

— Ты! Опять ты! Алексей, что ты здесь делаешь⁈ — она двинулась на меня, сжимая узловатые сухие пальцы в кулаки и шипя, как змея. — Не смей мне мешать! Только не сейчас…

— Довольно, — негромко, но твёрдо произнёс Серафим.— Оставь его, Екатерина.

Императрица тут же замолчала. Её взгляд метнулся к монаху, и я видел, как её пальцы снова сжались в кулак.

— Алексей пришёл не за этим, — продолжил он.

Я выпрямился, отпуская государя, который всё ещё не хотел разжимать рук.

— В таком случае позвольте мне задать вопрос, — произнёс я, внимательно глядя на монаха. — В чём именно заключается недуг государя императора?

Серафим-Александр усмехнулся.

— Разве ты сам не знаешь?

Я кивнул.

— Согласно официальному заключению, его разум, эфирное тело и ментальный план пострадали во время Трагедии на Ладоге. Именно поэтому его развитие остановилось на уровне пятилетнего ребёнка.

— Верно, но не совсем, — тихо сказал монах. — И ты знаешь, что заключение неверно.

Я сжал кулаки.

— Если он и правда пострадал от Искажения, то этот процесс обратим. Я знаю возможности тела сильного мага. Если Искажение не убило его в первые дни, значит, его организм способен справиться с этой нагрузкой. Пусть медленно, но он бы восстановился.

Серафим-Александр снова кивнул.

— Значит, восстановление затормаживают искусственно, — продолжил я. — Точнее, вовсе остановили. Иногда у него случаются вспышки просветления и чистого разума. Это значит, что вмешательство не абсолютное. Я не знаю, чем именно это делают — дурманными веществами, препаратами, но, возможно, терапия, которую он получает, как раз и предназначена для того, чтобы держать его в этом состоянии.

Император поёжился.

— Я устал от этих лекарств. Они невкусные. Голова от них шумит. Но лейб-медик Миних говорит, что надо. Надо пить всё из флакончиков. Иначе… иначе будет хуже. А я не хочу, чтобы было хуже. А то Петенька испугается, а Наденька опять будет плакать…

— Больше это не имеет значения, — тихо сказал монах, нежно потрепав государя по щеке. — Когда сила Болота наполнит это дитя, он выйдет из-под влияния всех этих веществ. И более они не смогут подавить его разум.

— Правда? — государь обрадованно всплеснул руками. — Тогда давайте скорее меня лечить! Я хочу!

Но Серафим-Александр поднял руку, останавливая его. Затем перевёл взгляд на меня и вдовствующую императрицу.

— Вы оба знаете условие, — сказал он. — Из Болота выйдет на одного меньше. И вам предстоит решить, кто это будет.

Глава 13

Я стоял на гладком льду, вглядываясь в глаза вдовствующей императрицы. В них не было ни страха, ни сомнений — только спокойная решимость. Николай, едва осознав происходящее, цеплялся за её руку, слёзы крупными каплями стекали по его щекам.

— Бабушка, не уходи! — всхлипывал он, крепче сжимая её ладонь.

Она провела дрожащими пальцами по его волосам, улыбаясь с какой-то нежной грустью. Сейчас ее обычно суровое морщинистое лицо разгладилось и словно озарилось мягким светом.

— Дитя моё, — её голос звучал мягко, но твердо. — Это мой выбор. Я сделала ради тебя всё, что могла, и теперь настала моя очередь. Ты должен быть здоровым, ты должен жить…

Я, сжимая кулаки, напряжённо наблюдал