Из-за громкого разговора рассказчик закашлял и сделал вынужденную паузу, однако не перестал злобно смотреть на собеседника. Твердолобость друга выводила мискарца из себя и вызывала неподдельный гнев, от которого он сильно покраснел. Переведя дыхание, Эзоп продолжил:

— Неужели ты настолько туп, что не понимаешь очевидных вещей? Отправиться в пустыню сейчас — все равно, что подписать себе смертный приговор. Почему ты так ничего и не понял? Посмотри на себя — ты уже не молод. Даже себя защитить не в состоянии, что и говорить про кого-то еще. Угомонись ты уже, хватит с тебя. — закончил он.

Мискарец тяжело дышал, жадно хватая носом воздух. Неудивительно, ведь вся его эмоциональная речь была сказано чуть ли не на одном вдохе.

В комнате повисла тишина. Чад, переваривая сказанное, тупо смотрел в одну точку на полу. Его безэмоциональное поведение не давало понять, слушал ли он вообще. Эзоп же не спускал глаз с собеседника, пытаясь понять ход его мыслей.

— Тогда мы идем без тебя, — равнодушно сказал Чад, поднимая глаза на друга. — Не хочешь — не надо. За последнее время ты сильно изменился, и это видно. Но ничего, мне так даже лучше — меньше хлопот…

— Ты кое-чего не учел, — перебил собеседника Эзоп, — поедешь ты один. После вчерашнего Эйрик с тобой даже здороваться не станет.

Последняя фраза была сказана особенно язвительно. Эзоп знал на что давить и не пренебрегал этим пользоваться. Его речь достигла цели — взгляд Чада потух и опять уставился в пол. Если до этого момента его лицо выражало безразличие, то сейчас на нем появились нотки плохо скрытой грусти.

Эзоп ликовал, в нем не было ни намека на жалость. Он добился своего — открыл Чаду глаза и теперь просто наслаждался результатом. Мискарец никогда не считал себя злым или язвительным человеком, но сейчас его довели.

“Сам виноват. Мог бы хоть раз прислушаться. Нет, всегда нужно оставаться при своем тупом мнении. Нашелся мыслитель. Другие же дураки — ничего не понимают” — думал про себя торговец.

— Что ж, пусть будет так, — вдруг произнес Чад. — Пусть даже весь мир будет против меня, но я от клятвы не отступлю.

Эзоп недоуменно посмотрел на друга. Тот продолжил:

— Глядя на своего отца, на его пьянки, девок и в принципе разгульный образ жизни, я поклялся, что не стану таким. Великий воин и человек на глазах превращался в алчного жирного борова без каких-либо целей, но с вечной тягой к спиртному. Он топил в нем свои несбывшиеся желания. Бундар был богат, но не был настолько знаменит, сколько требовало его гордое сердце, из-за чего страдал я. Именно я должен был стать тем, кто воплотит все его прежние мечты и прославит наш род. Единственное, за что я ему благодарен сейчас, так это за его адские тренировки, которые я проклинал тогда, и которые доводили меня до состояния полусмерти. Именно тогда я дал клятву себе, что не стану просиживать свою старость в замке, трахаясь и упиваясь до полусмерти. Даже если бы я и хотел, я не могу — прости. Ты можешь забрать все золото из Ротервиля. Думаю, оно вам с Эйриком пригодится больше. Мне же богатства ни к чему, — воин замолчал и внимательно посмотрел на друга. — Я видел, что деньги делают с моим отцом. Не дай им сделать то же самое и с тобой.

Вся речь была сказано очень просто, без капли пафоса и наигранности. На всем ее протяжении лицо Эзопа так или иначе менялось, как и его эмоции. Злая физиономия с нотами агрессии под конец сменилось простоватым выражением с чертами грусти. В душе торговца происходил сущий кошмар. Еще пять минут назад, готовый наброситься с кулаками на друга Эзоп, сейчас сидел и винил себя в своей вспыльчивости. Винил за то, что был так слеп и несдержан к человеку, который даже после его оскорблений и колкостей готов пожертвовать для него всем своим богатством. Винил за то, что унижал достоинство мужчины, силы воли которого ему не достичь даже в самый заветных снах.

Чад никогда не рассказывал про свою клятву. Имея состояние и огромное поместье, он ездил по миру, перепродавая безделушки за гроши, спя на земле и питаясь гнилыми овощами. Неудивительно, что все считали его странным. Некоторые причуды, по типу постоянных путешествий, были нормой для богатых, но в остальном он кардинально отличался от прочей знати. Последний раз Чад навещал поместье отца больше трех лет назад, и то сделал это мельком по просьбе Атана. Он как-будто боялся этого места. На протяжении всего времени Эзоп не мог понять почему, но теперь все встало на свои места.

Мискарец поднялся и прошелся по комнате. На него давила каждая вещь в этом помещении: начиная со стен и заканчивая Чадом, который с бесхитростным лицом сидел и все также смотрел в пол. На Эзопа также давило и молчание, которое он пытался заглушить своими шагами, однако это не помогало. Тишина была слишком громкой, но торговец не находил, что сказать. Он несколько раз открывал рот, но каждый раз закрывал его без единого слова. Поэтому не придумал ничего лучше, чем просто выйти из комнаты. Открывая дверь, Эзоп обернулся и с неожиданно для себя грубой интонацией произнес:

— Прости.

В его голове это должно было звучать гораздо мягче. На деле вышло колко и даже насмешливо. Видимо, в нем все еще играла злость, только теперь она была направлена совсем не на друга.

Глава 13

Эзоп вышел из комнаты, мысленно проклиная себя и что-то бормоча под нос. Он ничего не замечал вокруг и ходил по залу от стойки до противоположной стены, пока из раздумий его не вывел голос Эйрика.

— Ты чего тут ходишь? Пошли за стол, там тебя все ждут.

Эзоп обернулся назад, но мальчиши там не было, мужчина начал крутить головой вправо и влево, однако все еще никого не замечал.

— У тебя все хорошо? — повторил мальчик где-то спереди.

Эзоп повернулся — Эйрик все это время стоял прямо перед ним.

— Пойдем, мы тебя заждались, — произнес юноша, взяв его за руку.

За столом уже сидели хозяин с женой. Атан, нахваливая готовку жены, доедал омлет, а Каиса лишь молча смотрела на мужа. Мальчик занял место напротив них и усадил рядом Эзопа. Хозяйка, не проронив ни единого слова, положила в тарелку кашу и подвинула ее пришедшему. Даже обычная овсяная каша,