заскрипела лестница под нетвердыми, осторожными ногами. Мы все напряглись в ожидании и невольно повернули оружие в сторону звука.

Первым, как сейчас помню, сошел поджарый паренек в куртке с меховым воротником. Большими испуганными глазами уставился на нас. Замер на последней ступеньке. Показал взглядом на карман — дескать, там оружие. Плахин торопливо сунул руку и извлек браунинг — новенький, с рукояткой, украшенной монограммой. Передал мне.

— Есть еще? — спросил я паренька.

— Нет.

— Проходи!

Вторым спустился тоже сухощавый детина с выдвинутой далеко вперед челюстью и оттопыренной губой, Он был высок и пригибал голову, когда шел по лестнице. Из кармана его пальто Плахин вытащил наган и браунинг. На всякий случай ощупал всего — набрел на нож, воткнутый в голенище сапога.

— Запасся, — покачал головой Плахин.

Детина осклабился как-то неумело, словно ему была непривычна улыбка. Прошамкал:

— На работе ведь...

Затем пошли один за другим подручные Штефана. Я хоть и впивался в каждого взглядом, но плохо фиксировал черты — меня интересовало только одно лицо — лицо атамана. По описанию оно должно быть красивым, с живыми карими глазами, чуть заостренным носом и маленькими усиками. Холеное, спокойное, с легкой усмешкой на губах. Ребята раздобыли две лампы, поставили их против лестницы, и каждый, спускающийся вниз, попадал в полосу света. Вот только не попадал Штефан. Уже прошло шестнадцать человек. Разные: худые, полные, высокие, низкие, брюнеты, блондины, хмурые, заискивающе улыбающиеся, стойкие, трусливые...

— Атаман? — крикнул я, не выдержав. — Где атаман?

— Там, — кивнул наверх семнадцатый налетчик, спускавшийся с лестницы.

Прошло еще трое, четверо. Двадцать один, сосчитал я. Банда иссякала. Наступила пауза. Переставляя боязливо ноги стал спускаться двадцать второй. Я всмотрелся в полумрак, царивший под потолком. Выискал лицо — нет, не Штефан:

— Есть еще?

— Есть.

Двадцать третий... Почувствовал, как дрожь пробежала по моему телу, как запотели ладони. Напряжение достигло, кажется, предела. Не мог сдержать себя и подступил к самым перилам. Втиснулся в них грудью.

Двадцать третий. Его запомнил. Крупный, плечистый, в кожанке. Лицо скуластое, но приятное. Глаза смотрели спокойно, с холодным отливом, будто застыли. И весь суров, собран.

— Где же атаман? — бросил я прямо в упор ему.

Задержался, не сошел на пол. Глянул на меня с вызовом.

— Я — атаман.

Не будь известен мне по приметам Штефан, я, возможно, принял бы этого в кожанке за атамана. Такой мог управлять шайкой, мог подчинить себе самых отчаянных бандюг. Но существовал настоящий атаман. И я оттолкнул налетчика, сшиб со ступеньки, побежал наверх. За мной поспешил еще кто-то, возможно, Маслов или Карагандян.

Уже на повороте лестницы я почувствовал какую-то пустоту над собой. Понял почему-то, что Штефана нет. Вернее, был, а теперь нет. За какие-то минуты, даже секунды все изменилось. Не страх, не тревога, а отчаяние захлестнуло меня. Упустил. Считал бандюг и упустил Штефана.

Я не думал, как все произошло. Думать, собственно, было нечего: дом окружен, охрана надежная, все выходы закрыты. Не по воздуху же лететь! И зная это, убедил себя — Штефан исчез.

Рванул дверь на веранду. Ветер хлынул мне в лицо, свежий, холодный ветер улицы. Окна распахнуты настежь. Пусто...

Сейчас мне кажется, что я видел Штефана. Его силуэт на фоне неба. Шинель, фуражка такая же, как и у меня. Рука, протянутая в комнату, и в ней вспыхивающий выстрелами браунинг.

Я уже рассказывал, что прежде мне казалось, будто силуэта не было, а только вспышки огня. Последнее вернее — в такую темень вряд ли можно было разглядеть стрелявшего. Впрочем, впечатление осталось, значит, что-то все же я разглядел.

Огонь вспыхнул, кажется, три или четыре раза. Потом все стихло. И через минуту, нет, через несколько секунд, раздался всплеск воды. Внизу, за окнами веранды.

По-моему, я стрелял тоже. Стрелял с веранды в темноту, в невидимую воду. Стрелял еще кто-то рядом, Маслов. Он прибежал вместе со мной. Снизу летел ледяной ветер, обжигающий наши руки и лица.

Я остановился, когда почувствовал, что в барабане уже нет патронов и что палец тянет, рвет собачку впустую. Наган онемел.

Маслов выругался, сухо, зло. Ударил с досады по стеклу рамы, и оно, перезванивая осколками, полетело вниз:

— Ушел все-таки...

Погожий зимний день

В декабре вдруг стало тепло. Не лето конечно. Даже не весна. Осень. Поздняя южная осень. Деревья облетели: снег, дождь и ветер сделали свое дело, убрали желтизну и багрянец — все голо, но трава под шапкой бурых листьев снова пробилась и зазеленела вдоль арыков. Ночи были холодными, иногда с морозцем, а днем светило солнышко. Грело так, что ребята скидывали шинели, в одних кителях и пиджаках ходили.

Вот в такой теплый погожий день я шагал по Романовской и всем своим видом показывал, что мне чертовски хорошо, даже весело. С любопытством приезжего разглядывал дома, совал свой нос в калитки, заговаривал с хозяйками, интересовался, как пройти в столовую для военнопленных. Знал я эту столовую получше хозяек, знал город, все знал, но должен был играть роль новичка, наивного деревенского парня, вернувшегося с фронта и разыскивающего друга.

Бродил вот так по улицам уже не первый день. Вначале искал казармы для военнопленных. Они оказались на краю города. Мне нужны были австрийцы. Нашел и их. В казарме тысяча людей, а то и больше. И вот, среди этой массы, всего лишь несколько человек знали Штефана, служили с ним в армии. Так я предполагал.

Военнопленные пользовались полной свободой. Кое-кто работал в мастерских, в основном, в частных. Остальные промышляли различным способом: шили, столярничали, брили, стригли, сколачивали «буржуйки». В последние годы войны в военном собрании играл оркестр, состоявший из австрийцев. Сейчас эти музыканты тоже где-то водили смычками. Человек десять рисовали портреты для дома Свободы. Рисовали сажей, красок не было. Получалось неплохо. Портрет Карла Маркса, сделанный художником-австрийцем, висел у нас в отделении. Замечательный портрет.

Наиболее предприимчивые из военнопленных жили на частных квартирах. Там и работали. Большинство же находилось еще в казармах. Позже многие мадьяры, чехи, австрийцы и немцы вступили в Красную Гвардию и составили хорошо дисциплинированные, знающие военное дело боевые отряды. Вместе с нами они воевали против белогвардейцев и басмачей.

Вот к ним-то и попал я, отыскивая следы Штефана. Прикинулся его давним другом. Повидать, мол, охота человека, только что приехал. С рукава красную повязку снял. Звезду с фуражки тоже. Под мышкой узелок, вроде с продуктами. В кармане —