полный кисет махорки. Австрийцы охотно разговаривали со мной, тянулись к кисету, закуривали. Но никто из них не знал Штефана. Было несколько Штефанов, двое даже подошли ко мне. Один круглолицый блондин, с ясными голубыми глазами, веселый такой. И молодой совсем. Другой пожилой, раненный в ногу. Без палки не передвигался. Не те.

Забрел в другую казарму. Здесь разговор получился интересней. О Штефане кое-что слышали. Брадобрей один назвал даже его фамилию.

— Только в казарме Штефан не живет. У него в городе квартира.

Где, — брадобрей не знал.

Я огорченно теребил свой узелок, вздыхал, искал сочувствия.

Нещадно коверкая русские слова, брадобрей объяснил мне: надо наведаться в австрийскую столовую, что находится на Романовской улице. Там харчуются многие военнопленные, живущие в городе.

И вот я снова зашагал, теперь уже назад, в центр, Всю дорогу туда и обратно боялся встречи со Штефаном. Мог ведь он оказаться в этих краях, например, пойти к друзьям в казармы. Вдруг узнает меня. Та встреча ночью на Гоголевской улице не прошла для него бесследно. Когда мы освещали Штефана зажигалкой, он, небось, тоже приметил наши лица. Наконец, во время операции на Бешагаче он мог хорошо разглядеть каждого. И самый важный аргумент в защиту этой мысли — профессиональная наблюдательность и цепкая память воров, известная каждому работнику милиции. Мы не знали их в лицо. Они знали нас, следили за нами, изучали во время патрулирования по городу. Не исключена была возможность, что сам Штефан прогуливался иногда около ворот отделения и запоминал тех, кто входил и выходил из управления.

Теперь на улице он мог издали узнать меня и скрыться. Скрыться в любой калитке, в любом дворе. Потом ищи ветра в поле.

Около столовой, а она находилась почти рядом с мастерской Зара, опасность встречи увеличилась. Тут в каждом австрийце, входившем во двор, мне мерещился Штефан. Я настораживался, машинально стискивал рукоять нагана в кармане. Но тут же успокаивался. Не он, не похож.

Пора было уточнить план действия: ждать Штефана у входа или перенести встречу в столовую. Мне все еще казалась простой и скорой поимка атамана. Вот сейчас здесь он появится, и я разоружу его. Позже этот наивный расчет мне казался нелепым до смешного. Надо же так оглупить своего противника — опытного, хитрого рецидивиста, чтобы надеяться на встречу с ним в людном месте среди бела дня.

Штефан не пришел в австрийскую столовую. Ни в тот день, ни в следующий. Время потратил я напрасно. С таким же успехом мог ждать атамана на углу Воронцовской и Инженерной, или у центральной аптеки, или в любом другом месте города. Убедившись в этом, я не покинул своего поста, даже больше — переступил порог столовой. Зачем, точно не знал. Надеялся на случайность. Сел за стол и заговорил с первым попавшимся австрийцем. Он, конечно, тоже не знал Штефана. И второй не знал. И третий.

С час я так бился, объясняя плохо понимавшим русский язык военнопленным свою нужду в Штефане — давнем друге, с которым должен обязательно встретиться.

Повариха, раздававшая кашу, приглядывалась ко мне, может, даже прислушивалась к моим словам. Когда австрийцы разошлись, она сказала:

— Ты что, солдатик? Или голоден?

— Да нет. Несчастье у меня...

— Какое?

Рассказал, в который раз уже, о своих мытарствах в чужом городе, о безрезультатных поисках друга. Повариха — краснощекая разбитная бабенка — выслушала меня. Нарочито громко повздыхала, даже всплеснула сочувственно руками:

— Вот ведь как бывает!

Потом плюхнула в чашку полковшика каши и подала мне:

— Подкрепись все же, солдатик.

Пришлось съесть. А когда съел, она сказала, смеясь:

— А ведь врешь ты все...

Я, кажется, поперхнулся уже проглоченной кашей. Посмотрел ей в глаза, как мог искренне.

— Вот тебе крест.

— Ой, врешь.

Неужели догадалась, струхнул я. Играл, играл и провалился.

— Честно говорю.

— Брехня... Никакой ты не солдат и никакой Штефан тебе не друг. Таких друзей нет у него.

— Это почему же, — вроде обиделся я. — Или носом не вышел?

Повариха засмеялась, затрясла своими круглыми налитыми плечами:

— Носом, может, и вышел, а вот котомкой, да шинелишкой...

— Ну, это ты зря, — махнул я рукой. — Штефан сам ходит в шинели.

— Он-то ходит, да друзья его не ходят. А если одевают шинель, так офицерскую. Ниже поручика у него и знакомых-то нет. Скумекал, солдатик?

Баба эта знала Штефана. Неплохо знала, и если втянуть ее в разговор, назовет тропку, по которой можно добраться до самого атамана.

— Поручик у него один, — тоном все ведающего человека, с которым Штефан на короткой ноге, произнес я. — Он тоже мой друг.

— Друг?

— А ты думала! Я его из-под немецких снарядов выволок. Заметила на щеке шрам?

Повариха сделала удивленные глаза. На щеках прибавилось румянцу. Попал я в точку, значит. Однако растерянность скоро сменилась настороженностью. Веки сошлись в прищуре, и улыбка, теперь язвительная, заиграла на губах:

— Ладный поручик, — процедила она сквозь зубы.

— Красавец! — уточнил я торопливо. — Только Штефан лучше. Орел.

Восторженная похвала моя пала огоньком в сердце женщины. Она, видно, тосковала по этому поручику, а, может, и по самому Штефану. Что-то было, в общем, иначе повариха не вздохнула бы душевно, не потупилась бы.

— Не везет мне, — поднялся я со скамейки и стал перевязывать свою котомку. — Третий день хожу, проку нет...

Повариха помешкала, борясь, должно быть, с каким-то затаенным чувством, потом произнесла тихо:

— И не будет проку... Штефан сюда не заглядывает... Давно уж...

— Уехал, выходит?

— Да нет. — Она снова помешкала, бросила осторожный взгляд на дверь. — Видели его неделю назад. К хозяйке своей прежней заходил...

— К хозяйке? — не сдержал я своего любопытства. — Где хозяйка-то?

Повариха поманила меня пальцем и, когда я подошел к окошку, заставленному мисками, сказала:

— Здесь она...

От радости все у меня внутри загорелось — наконец-то, тропа найдена. Вцепился в повариху:

— Ты что ли?

Зарделась пуще прежнего баба. Глаза засмеялись стыдливо:

— Была я... Только это другая...

— Экая ты туманная... Тянешь и тянешь. Говори, что ли!

Повариха навалилась грудью на стопки мисок, отчего они заскрежетали, вдавливаясь друг в друга, высунулась из окошка и, как великую тайну, шепотом поведала мне:

— Здесь, на Романовской... за мастерской Зара... Дарью спросишь... Чернявая такая, с косами.

Нашел Дарью. Долго не