Он покачал головой:

— Я не женат.

— На Антонине Звягиной тоже не женат?

— Не знаю такую.

— Зато она тебя хорошо знает и ждет сегодня...

Штефан замолчал. Догадался, видно, что мне многое известно. Прошагал немым полквартала, снова спросил:

— Ты был у нее?

— Да.

Спина его ссутулилась и весь он сжался от этого короткого «да». Замедлил шаг.

— Не останавливайся! — предупредил я.

Но он пренебрег моим приказом, пошел медленнее.

— Она ничего не сказала тебе? — не то спросил, не то выразил свое мнение Штефан.

— Сказала все, — выпалил я торопливо.

Он покачал головой:

— Нет. Не могла сказать.

Я не настаивал. Мне Звягина действительно ничего не сказала, даже не назвала его имени.

— Ты все-таки считаешь, что я Штефан?

— Уверен. Узнал тебя.

— Узнал? — Штефан не поверил. — Мы, вроде, с тобой не знакомы.

— Хорошо знакомы. Припомни вечер на Гоголевской улице, когда мы тебя задержали. Тогда я действительно не знал Штефана. Отпустил. Теперь знаю.

Он все еще сопротивлялся:

— Какая Гоголевская? Я не хожу на Гоголевскую.

— И на Бешагач тоже не ходишь?

Он молча прошел шагов десять. Неожиданно выругался:

— А, черт!

Мы приближались к Московской. Народу в центре было довольно много. Уже вечерело, и люди шли на Соборку, к кинотеатрам, где показывались старые потрепанные картины с участием Макса Линдера и Веры Холодной. Перед выходом к Военному собранию Штефан поднял руку, дал понять, чтобы я остановился.

— В чем дело?

Не оглядываясь, он произнес:

— Я — Штефан. Понимаешь, Штефан!

— Ну?

— Я знаю, что меня ждет. И ты знаешь... Стенка!

На такое я не мог ответить. Смолчал.

— А зачем? Зачем тебе это? — спросил Штефан громко, с чувством. — Тебе ничего не прибавится, от того, что я сглотну пулю... Как ходил голодным, так и будешь ходить голодным. На осьмушке хлеба. На. Смотри!

Он вынул из-за пазухи небольшой матерчатый сверток, окрученный тесемкой, развязал. Там были деньги. Золотые деньги.

— Пять тысяч! — объявил с каким-то трепетом в голосе Штефан. — Богатство целое. Бери... А меня отпусти... Вот в этот двор. Никто не увидит. Сзади никого нет. Ну! Или стреляй, когда я войду в калитку. Стреляй, сколько хочешь. Кричи. Зови на помощь...

Я онемел от неожиданности. Штефан предлагал мне предательство. Измену. Губы едва не разжались, чтобы обозвать его сволочью. И еще хуже...

Растерянность моя придала Штефану решимости. Он завязал узелок и бросил его мне в ноги:

— Бери!

Что делать? Перешагнуть, оставить на тротуаре золото и погнать Штефана вперед? Он сделал это с умыслом: если я возьму деньги, значит, он свободен, если перешагну, пропадет золото — подберет кто-нибудь, и тогда меня тоже по головке не погладят. Не то время, чтобы бросать валюту, в которой так нуждается революционная власть.

— Ни с места! — скомандовал я Штефану и нагнулся за свертком.

Нет, он не бросился на меня, не сделал даже попытки приблизиться. Жадно, с надеждой, и затаенной радостью смотрел, как я поднимаю деньги. Вот они в моих руках, значит, он свободен.

— Вперед! — кричу я. — Вперед, и не оглядываться!

Штефан в недоумении. Но подчиняется. Делает шаг. Другой. Идет. Нехотя, но идет. Считает формальностью, что ли, мое требование не оглядываться. Возможно, это необходимо для конспирации, для спектакля. Еще квартал, два, и он свободен.

Вот и Военное собрание. Пересекли Московскую. Рядом милиция и уголовный розыск. Это хорошо известно Штефану. Он нервничает. Резко поворачивается. Смотрит на меня. И все понимает: свободы не будет! На него уставился наган, а палец мой недвусмысленно прижат к спусковому крючку.

— Вперед! — снова кричу я. У меня у самого нервы напряжены до предела. Вот-вот сорвется пуля.

— Ты что же это? — растерянно спрашивает Штефан.

— Вперед!

Он шагает. Быстро. И вдруг пускается бегом. Не прямо, а зигзагами.

— Стой!

Мой окрик не действует. Да и нелепо было бы предполагать, что человек, решившийся на побег, остановится в такую минуту. Бежит. Летит.

Я мешкаю с выстрелом. Стараюсь нагнать. Мне нужен живой Штефан. Только живой. Он понимает это. Во всяком случае, понял сейчас, не услышав треска нагана.

Минуем Воронцовскую. Вот уже угол Ирджарской. Броском Штефан сворачивает влево, оставив меня на какие-то секунды одного. Короткое, но ясно ощутимое одиночество повергает меня в ужас. Вылетаю следом на Ирджарскую. Он уже далеко. Быстр на ноги.

— Стой! — Это уже не требование, вопль отчаяния. Понимаю, что Штефан отрывается от меня. Расстояние между нами катастрофически увеличивается. Самое страшное — он бежит на Соборную, где народ, где много народу в эти часы, и можно легко раствориться в толпе.

— Стой!

Напрасный окрик. Последнее, формальное предупреждение, что ли. Я нажимаю собачку. Улицу оглашают один за другим два звонких раскатистых выстрела. Они звучат теперь около магазина Дорожного. Люди в панике разбегаются, и Штефан влетает по пустому тротуару на Соборку. На ходу сбрасывает шинель, фуражку, остается в одном костюме. Новом синем костюме. Истошно кричит:

— Помогите! Грабят!

Ловко сыграл. Со стороны может показаться, что человек действительно спасается от грабителя. И грабитель — это я.

Бежим по Соборной улице. По правой стороне, мимо магазинов и кондитерских, бывших, конечно. Люди жмутся к деревьям и витринам, спасаясь от пуль. Для меня осталось одно — настичь Штефана наганом. Другого средства нет.

Если бы он остановился! Или замедлил бег. Или споткнулся, что ли. Нет, летел, напрягая последние силы. Рвался в толпу.

...Крови не было. Во всяком случае, я не заметил ее. Только когда Штефана подняли, на камнях тротуара осталась темно-малиновая лужица. Он был еще в сознании. Сказал. Мне сказал, нелепое и ненужное:

— Твоя победа...

Елисеев не смог ничего добиться от впадавшего все время в забытье Штефана. Добиться хоть слова о Полосатом. Ночь Елисеев пробыл у койки атамана, уже угасавшего, и утром вернулся в отделение. Бросил свою папку на стол:

— Грязная у нас все-таки работа... Грязная и трудная...

Вздохнул и добавил:

— Но кому-то надо чистить дом после старых хозяев...

Часть вторая

ЯНВАРСКАЯ СТУЖА

Маслов знакомится с мистером Тредуэллом

Прежде, чем продолжать рассказ о моих товарищах, патрулировавших революционный город, я хочу поведать то, что стало