— Вы знали что-нибудь о деятельности группы «Рай»? — неудержался Колчин.

— Знал, — очень спокойно ответил генерал. — Понимаешь, ФедорАлексеевич, шла война, а на войне как на войне. Сейчас они без дела, вот имаются, ваньку валяют.

— Мне многое нужно переосмыслить, — прошептал Колчин.

— Не стоит, — посоветовал Нефедов, — лучше занимайся своимделом. Знаешь, когда я пришел сюда впервые и узнал всю правду о тридцатьседьмом годе, я заболел. На целых две недели, не мог даже думать о своейработе. Столько людей невиновных загубили, столько напрасных жертв! А потом комне пришел мой бывший начальник. Ты его не знал, он умер пятнадцать лет назад.И он мне очень доходчиво объяснил, что, если порядочные люди будут стеснятьсянашей работы, сюда будут попадать мерзавцы типа Ежова и Берии. И я пошел наслужбу. С тех пор и работаю. Всего хорошего.

Его шаги долго раздавались в коридоре. Нефедов шелнеторопливо, будто обдумывая только что сказанное. Или вспоминая свою жизнь.

Ничего особенного объяснять не пришлось. Мальчик уже спал, иТатьяна Николаевна, закрыв дверь его комнаты, пригласила Дронго на кухню.

— Вы, наверное, проголодались, — тихо сказала она.

— Немного. — Только сейчас он вспомнил, что ничего не ел сутра, после скромного завтрака на Киевском вокзале.

Пока женщина была в комнате, он осмотрелся. Телефон стоял вкоридоре, и он на всякий случай сел так, чтобы видеть телефонный аппарат. Накухне царил идеальный порядок, в посудомойке лежало несколько свежевымытыхтарелок. Он усмехнулся. Видимо, Татьяна Николаевна приучила сына самого мытьпосуду.

Она пришла минут через пятнадцать, уже переодевшись вдругое, более светлое и легкое, платье. Поставила на огонь кастрюлю с борщом,нарезала хлеба, соленых огурцов.

— Вы что-нибудь будете пить? — спросила она. — Кажется, уменя есть где-то водка.

— Нет, — засмеялся он.

— Чему вы смеетесь? — удивилась она.

— Я вообще не пью спиртного, а мне везде предлагают налить.Прямо какой-то синдром.

— А вы действительно не пьете?

— Почти нет.

Она сняла кастрюлю с огня и разлила борщ в глубокие тарелки.

— К сожалению, у меня нет второго, я не ждала гостей, —улыбнулась Татьяна Николаевна.

— Вы извините, что я доставляю вам беспокойство, — немногосмущенно произнес Дронго.

Ели они в молчании, словно боясь спугнуть установившуюсятишину. Окно кухни выходило во двор, и сюда почти не долетали крики с улицы,шум проезжавших машин. Закончив ужинать, Татьяна Николаевна поднялась, так жемолча собрала тарелки, не спрашивая, налила ему чаю.

— Надеюсь, чай вы пьете? — спросила она.

— Обязательно. Только без сахара.

Спустя некоторое время, когда стаканы были уже пусты, он спросил:

— Скажите, вы знали Ларису Коновалову?

— Немного, — ответила женщина. — Она была красивая девушка.

— Вы не обращали внимания, у нее были друзья?

— Я видела только одного грузина, он несколько раз ждал ее увыхода. Высокий такой, красивый.

— А с чего вы взяли, что он грузин?

— Она обратилась однажды к нему при мне, назвав его то лиВано, то ли Рева, не помню точно.

Она вдруг резко встала, собрала стаканы, с шумом бросила ихв мойку.

— Вас что-нибудь смущает? — поинтересовался Дронго.

— Вы решили теперь продолжить свои допросы, — разозлиласьона. — Для этого вы приехали ко мне домой.

— Сядьте, — почти приказал Дронго, — и выслушайте меня.

Она повиновалась, не пытаясь спорить.

— Мы разыскиваем этого парня. Его звали Реваз. Родители парняобратились ко мне, чтобы я помог им найти сына. Если хотите, я сейчас частныйдетектив. А Реваз исчез вместе с Ларисой. Вот, собственно, и вся история. Мненужно найти либо девушку, либо ее парня, чтобы узнать, что с ними случилось.Никаких тайных намерений повредить вашему банку у меня нет. Вчера я зашел тудаспециально, чтобы узнать что-нибудь про Коновалову. Достаточно было мнеупомянуть ее имя, как Русаков послал за мной какого-то парня. Потом, вечером, внашей гостинице появились еще двое, которые стали душить Манучара, требуяизвестий о Коноваловой. В ответ сегодня мы допросили Русакова. Остальное вызнаете. Чем-то она вызвала гнев вашего вице-президента Юркова. И он теперь ищетее, а заодно душит всех ее знакомых.

— Юрков — страшный человек, — предупредила Дронго женщина, —его боятся в банке все, по-моему, даже президент опасается. Но терпит.

— Ваш президент — очень известный в России человек. Раз онтерпит Юркова, значит, он ему нужен.

— Возможно, но Юрков имеет очень большую власть в банке, онединственный, кто имеет такую же охрану, как у президента банка.

— Вы меня убедили. Завтра пойду к нему в гости. — Дронгопосмотрел на часы. — Уже первый час ночи. Можете идти спать. А мне принеситекакую-нибудь книгу.

— Вы не будете спать? — спросила женщина.

— Нет, я не хотел бы вас беспокоить. Мне и здесь совсемнеплохо.

— Как вам будет угодно. — Она поняла, что он все-таки недоверяет ей, решив дежурить на кухне. — Книжный шкаф в столовой — можетевыбрать себе книгу сами, по вкусу. Спокойной ночи, — встала она.

— Спокойной ночи, — поднялся и он. — Если разрешите, япройду в столовую, выберу книгу.

— Да-да, конечно. — Она уже протирала стол.

В столовой действительно стоял большой книжный шкаф. Онначал смотреть книги. Они всегда говорили ему больше о хозяине квартиры, чемлюбые слова. Здесь были Боккаччо и Сервантес, Рабле и Золя. Дронго обратилвнимание на потертые тома четырехтомного собрания Хемингуэя, несколько книгФрансуазы Саган, Эрве Базена, Поля Вилара, Робера Мерля. Он взял с полкинеизвестного ему прежде Робера Андре и вернулся на кухню.

Его взгляд наткнулся на блестящий эпиграф, который Андревзял к своей повести «Дитя-зеркало». Это были слова Марселя Пруста из «Узницы»:«Когда мы достигаем определенного возраста, душа ребенка, которым мы преждебыли, и души усопших, от которых мы происходим, принимаются щедро одаривать нассвоими сокровищами и своей злою судьбой…»

Заинтригованный изящной прозой знаменитого французскогокритика и писателя, он не услышал, как на кухне снова появилась ТатьянаНиколаевна. На этот раз она была в халате.