Он постучался, услышав: «Войдите», зашел в кабинет.

Фогельсон был в сером костюме с жилетом. Красный галстук иторчавший из нагрудного кармана красный платок делали его похожим наконферансье или метрдотеля.

— Прошу вас, — показал рукой на стул Фогельсон. — Как вашидела?

— Не очень, — вздохнул Колчин, усевшись напротив Фогельсона,— вы были правы, расследование идет с большим трудом.

— Вы просто теряете время, — вкрадчиво ответил Фогельсон.

— Может быть. Но я буду вести это дело до конца, — упрямоответил Колчин.

— Смысл? Какую цель вы преследуете? Да, понимаю — торжествоправосудия. Но какое торжество? Убийца известен, он уже погиб. Что вам нужноеще? Правосудие свершилось в чистом виде. Если хотите, почти божественноепровидение.

— Это вы-то божественное провидение? — не смог удержаться отусмешки Колчин.

— А вы не ерничайте. — Фогельсон пригладил бородку. — Вовсяком случае, я бы не пожалел убийцу Бахтамова.

— Тогда почему вы сейчас пытаетесь помешать мне?

— Да не пытаюсь, не пытаюсь, — с досадой несколько разповторил Фогельсон. — Как вы не можете понять очевидных вещей!

Он поднялся и возбужденно заходил по кабинету.

— Не понимаю я вас, Федор Алексеевич, никак не понимаю. Всевремя пытаюсь понять ваши мотивы. Вы же солидный человек, подполковник, сюдапришли еще во времена Андропова. В чем дело? Что произошло? Что за, проститеменя, дурацкая принципиальность? Что и кому вы хотите доказать? Что Иванченкоубили так же, как и Бахтамова? Ну, предположим, так же. Что из этого? Какой вэтом заговор вы видите? Просто похожие преступления.

Он по-прежнему не выговаривал буквы «р» и как-то мягкоупотреблял слово «что», словно ставил после первой буквы мягкий знак.

— Зачем вы поехали к Лукахину? — спросил Марк Абрамович,снова усаживаясь в кресло напротив Колчина. — Он постарел, давно уже не у дел.Валентин Савельевич в свое время был блестящим профессионалом. Вы знаете, какимснайпером он был? Брал все возможные призы. Просто ему не разрешали выступатьна всесоюзных и международных соревнованиях. Его талант использовался внесколько другой сфере. Он вам понравился?

— Честно говоря, да, — искренне ответил Колчин.

— Вот видите. А мы работали с ним вместе много лет. ИБахтамов, и Иванченко были моими близкими, очень близкими, уверяю вас,друзьями. И об их гибели я сожалею куда больше вашего. Но в отличие от вас япринимаю этот факт как данность, а не бегаю по Москве с криками: где убийцы?

— Я тоже не бегаю, — возразил уязвленный Колчин.

— Вы делаете почти то же самое. А мы, если откровенно,считали вас одним из наших.

— Кто это «мы»?

— Вы спрашиваете меня уже второй раз, и я вынужден второйраз уклониться от ответа.

Он снова пригладил бородку, достал платок, высморкался.Аккуратно сложив платок, убрал его обратно в карман. Потер указательным пальцемправой руки переносицу, испытующе посмотрел на Колчина.

— Вы были в университете секретарем комсомольскойорганизации факультета, — тихо начал он без всякого предупреждения, — а впартию вы вступили еще в армии, когда служили на флоте. В районной прокуратуревы также были секретарем партийной организации, затем в КГБ даже были избраны вчлены парткома. Из партии никогда не выходили, билет свой не выбрасывали. Каквы считаете, это не интересно?

— Не очень: партии уже нет.

— Здесь я с вами вынужден согласиться. Той партии, о котороймы говорим, действительно нет. Но это не значит, что ее больше никогда небудет.

— Это имеет какое-нибудь отношение к убийствам Бахтамова иИванченко? — спросил Колчин.

— Я просто пытаюсь объяснить вам некоторые истины, —невозмутимо продолжал Фогельсон. — Вас действительно устраивает нынешнееположение дел в нашей стране?

— Только без демагогии, — поморщился Колчин. — При чем здесьполитика?

— В нашем учреждении политика — стержень, вокруг которого мывсе вертимся. Общий беспорядок в стране, неуправляемый больной президент,откровенная коррупция всех высших чиновников, рост преступности. И вы меня ещеспрашиваете, при чем здесь политика? Тысячи офицеров остались без работы, посуществу, разгромлены разведка и контрразведка, деморализована армия — вот нашсегодняшний день.

— Все понятно, — вздохнул Колчин, — вы из тех, кого газетыназывают «красно-коричневыми». И с такими взглядами вы вернулись на работу вФСК?

— Не говорите мне этого слова, — нервно дернулся Фогельсон.— Я могу принять, когда меня называют сионистом, согласен на коммуниста,партократа, жида — словом, весь спектр ругательств. Но только не это слово —«красно-коричневый». Это значит: немного коммунист, немного фашист. Такихгибридов не бывает. Это выдумка наших демократов, плод их буйной фантазии. Всюсвою жизнь я ненавидел фашизм. Ненавидел с того самого дня, когда мать успелатолкнуть меня в канализационный люк в горящем гетто Львова. У меня там погиблався семья.

— Мне это известно, — выговорил Колчин, глядя Фогельсонупрямо в глаза.

— Наверное, Валя Лукахин поведал, — сказал Фогельсон. — Темболее. И меня называют красно-коричневым. То есть немного фашистом. Вот этого яникогда не приму.

— Тогда зачем нужны эти рассуждения о гибели армии, страны,спецслужб? Каждый просто должен профессионально делать свое дело, — сказалКолчин.

— Вы так ничего и не поняли, — выдохнул Фогельсон. — Всевремя я пытаюсь вам помочь, а вы отталкиваете мою руку. Я ведь говорил вам, чтомы еще увидимся. Видите, я оказался провидцем.

— А сейчас вы что-нибудь можете спрогнозировать еще?

— Я не гадалка, — спокойно сказал Фогельсон, — но иногдаугадываю будущее. Сейчас у вас есть выбор. Или пойти с нами, или остаться встороне. Третьего не дано. Бороться или что-то доказывать — глупо. Инепродуктивно. Это вы сегодня должны были понять. Эх, Федор Алексеевич, неужеливы действительно думаете, что, когда вас возвращали сюда, здесь не учли вашегопрошлого?

— Плохо работают ваши аналитики, Марк Абрамович. На Борисанапрасно наехали. Парень ведь ничего плохого не сделал.

— Согласен, иногда бывают ошибки. Если вам хочется думать,что этот несчастный случай — покушение на жизнь, думайте. Но при чем тут мы? Выже человек общих с нами взглядов.

— Это вы так считаете, — твердо возразил Колчин, вставая.

— Опять мы не договорились, — встал, разведя руками,Фогельсон. — Вы, кстати, не сказали, зачем сюда приходили.