– Не женское это дело, – сказал Кацуба.

– Где мой пистолет?

– Пожалуйста. – Мазур подал ей «беретту» рукояткойвперед. – Вот только патронов расстрелял изрядно, уж простите...

Вышел в коридор, чуть подрагивавшими пальцами вытягивая изкармана сигареты. Сквозь стеклянную дверь увидел, как с пола поднимаетсяКошачий Фред, прикрывавший собою ящик, – и сделал ему знак, обозначавший,что все неприятности кончились.

Они с Кацубой отошли от поезда метров на двадцать, и Кацубасразу же сказал:

– Посмотри-ка внимательнее...

Мазур огляделся: между вертолетами и вокруг поезда суетилисьсолдаты в пятнистом, с оглядкой возвращались пассажиры, кое-где слышались воплиболи, над ранеными стояли кучки скорее зевак, чем помощников...

– Да нет, ты на вагоны посмотри, – сказалКацуба. – Интересная картинка, а? «Плебейские» порядком изрешетили, а двапервого класса практически не тронуты.

– Ну и?

– Не согласуется сие с тактикой герильеро, на сегодня хорошоизвестной. Они обычно не делают исключений для «господских» вагонов – но и нерешетят вот так... Пускают пару очередей вдоль вагонов, главным образом подпотолок – вполне достаточно для наведения паники. А здесь все наоборот... Непо-обычному. И поскольку предпочитаю лучше пересолить, чем недосолить, мне вголову лезут идиотские мысли: быть может, это на нас кто-то охотился...

– Честно, не знаю, что тебе сказать, – пожал плечамиМазур. – Тебе виднее. Может быть, да, а может, и нет, что тут сейчасскажешь, не имея ни пленных, ни достоверной информации... Одно ясно: зря мыполенились снимать печати со стволов, самое время... – Он оглянулся наприближавшегося сержанта Лопеса и спросил уже громче, по-английски: – Полицияне будет возражать, если мы лишим оружие невинности в виде печатей?

– Не будет, – вяло ответил Лопес. – Даже наоборот,рекомендует именно так и сделать. Из столицы мы давно выехали...

Он стоял, устало держа автомат дулом вниз, и на его белыйкостюм жутко было смотреть – бродяга бродягой. Мазур видел, что после всехгероических передвижений по-пластунски сам выглядит не лучше. Ни дать, ни взять– Адам-сплошная-глина.

– Эй! – окликнули их из окна вагона. – Как там,кончился вестерн?

Мазур поднял голову. В проеме, обрамленном обломкамидеревянных жалюзи, красовались «белозубики» – американская парочка, Дик иМэгги, насквозь поддельные арканзасцы.

Сержант Лопес, уставясь на них свирепо и угрюмо, беззвучнопошевелил губами – Мазур мог совершенно точно сказать, даже не зная испанского,что именно произнес про себя бравый служака. Поскольку сам думал то же самое. Втаких ситуациях зеваки не просто раздражают – приводят в бешенство. Особенноесли стоят со столь беззаботными рожами, словно вышли из кинотеатра с премьерыочередного блокбастера.

– А не выпить ли нам по рюмочке, сержант? – искреннепредложил Мазур. – После такого карнавала?

– С удовольствием, сеньор, – отозвался Лопес,безуспешно пытаясь выхлопать из костюма глиняную пыль. – По-моему...

– Есперен, сеньорес![13] – раздалсясзади непонятный крик.

Их нагнал пожилой человечек, судя по одежде – пассажирплебейского класса – и что-то горячо затараторил, обращаясь сразу ко всемтроим, яростно помогая себе выразительными жестами. В конце концов сержантчто-то веско, угрюмо ответил, мановением руки отослал болтуна прочь.

– Что там? – спросил Мазур, ни черта не понявший.

Лопес быстро огляделся, понизил голос до шепота:

– Не знаю, как к этому относиться, сеньор коммодор... Этоттип уверяет, что за несколько минут до... начала заварушки видел с крыши, какиз окна вагона кто-то выпростал красную ленту. Довольно длинную, яркую,заметную. Вообще-то мы уже сталкивались с таким приемчиком. Условный сигнал, идовольно эффективный: красное видно издалека, при нужде достаточно разжатьпальцы, и не останется никаких улик... – Он тяжко вздохнул. –Говорит, будто это было окно одного из двух вагонов первого класса. Котороеточно, конечно, не рассмотрел.

– А вы обратили внимание, что оба вагона первого классацелехоньки? – спросил Мазур.

– Обратил, сеньор коммодор. Только еще неизвестно, веритьэтому типу или не стоит. Такие, с позволения сказать, свидетели частеньковыныривают. Наврет выше головы, чтобы угодить в «вознаграждаемые лица» – всякоебывает, иногда доля вознаграждения и впрямь свидетелям достается. Или в газетыему попасть хочется.

– Газетчиков тут вроде бы нет, – сказал Мазур. – Инасчет вознаграждения пока неясно, а?

– Совершенно верно, сеньор. Только вот... что прикажетеделать? Улик ведь никаких. В вагонах – десятка три совершенно респектабельныхсубъектов. Прикажете обыскивать? Если и была лента, она сейчас валяется где-тоза рельсами, а ничего другого может и не отыскаться... – Он помолчал,вздохнул еще тяжелее: – Сеньор коммодор, сеньор Мигель, послушайте моегосовета, приведите оружие в порядок. И держите на поясе. Не нравится мне т а к ое начало путешествия, я человек суеверный, насколько позволено добромукатолику, храни нас Святая Мадонна Сантакрочийская во всеблагости своей...

Собственно, не столь уж и большое расстояние отделяло отземной тверди – Ирупана в этих местах была не шире полукилометра, а пароходбольшей частью шел по середине реки, иногда, впрочем, приближаясь к берегу нарасстояние прицельного пистолетного выстрела...

Пароход именовался несколько пышно для своих скромныхразмеров – «Хенераль О’Хиггинс». На комизм этой пышности обратил вниманиеМазура, конечно же, Кацуба, сам Мазур в здешней истории был не силен.О’Хиггинс, покинувший родную Ирландию из-за тамошней голодухи и ставший мелкимчиновничком в испанской колониальной администрации, благодаря случайной улыбкепорхнувшей поблизости дамы по имени Фортуна, закончил дни генераломреспубликанской армии и одним из авторов конституции Санта-Кроче, так что поздешним меркам был чем-то вроде Джефферсона.

Вот только поименованный его святым для каждого коронадоименем пароход мало напоминал «Куин Элизабет» – обычное речное суденышко, летсорок назад на совесть построенное в Аргентине. Правда, Мазур так и не смог смаху определить, отчего здешний капитан вопреки устоявшимся обычаям вкушаетпищу не в обеденном зале первого класса, а, по точной информации, в своейкаюте: то ли из-за прекрасно осознаваемого несходства своей посудины с океанскимлайнером, то ли, наоборот, из-за буйного чванства. Кацуба склонялся ко второйверсии, и, быть может, не ошибался: за два дня плавания Мазур видел капитанараза три, мельком – и в конце концов не далее как сегодня сделал окончательныйвывод, что здешний «первый после бога» страдает манией величия в тяжелой,запущенной форме. Рослый и широкоплечий, декорированный роскошной чернойбородищей, в белоснежнейшем костюме с ярчайшими шевронами на рукавах, влазоревой фуражке с надраенным гербом, он не шел – шествовал, заложив руки заспину, глядя сквозь встречных. Матросы от него заранее шарахались и старалисьсделаться ниже ростом, даже помощник, тоже щеголявший шевронами и гербом нафуражке, веселый малый, словно бы невзначай оказывавшийся там, где пребывала Ольга,хефе откровенно побаивался. Одним словом, маленький захолустный сатрапчик.Похоже, на него нисколечко не произвели впечатления дипломатические титулы, подкоторыми в списке пассажиров значились Мазур и Кацуба, сержанта Лопеса он невидел в упор, мало того, не обращал внимания даже на Ольгу, из-за чего циничныйКацуба вслух заподозрил его в иных пристрастиях, схожих по цвету с фуражкой.