— Почему? — удивлялся я.

— Так принято в свете, — ответил отец.

Долгие годы эта фраза служила для меня знаком окончанияразговора. «Так принято в свете». Почему надо вставать с места, когда входятженщины и люди старше тебя по возрасту? Отчего следует всем улыбаться? Зачемговорить комплименты? Зачем целовать руки дамам? На все эти вопросы звучал одинответ — так принято в свете.

— Понимаешь, Ваняша, — один раз разоткровенничалсяотец, — людей благородной крови осталось мало, почти всех истребили.Тоненькая-тоненькая прослоечка, ничтожная среди пластов плебса и хамства. Мы неможем себе позволить поведения быдла.

Я не спорил, я всегда слушался отца.

Но, очевидно, Люси тоже вдолбили в голову, что опаздыватьстыдно, потому что, когда я за десять минут до урочного времени прибыл к местувстречи, она уже ходила перед зданием метро, одетая в шикарную соболиную шубу иказавшаяся от этого еще толще. Рядом с ней семенил щуплый подросток, по видулет тринадцати.

Я открыл дверцу и крикнул:

— Люси!

Девушка подошла к машине, нырнула внутрь, подросток за ней.

— Спасибо, Ваня, — сказала Люси, — знакомься,это Сева.

В полном изумлении я уставился на паренька и тут же понял,что вижу перед собой взрослого мужчину, лет тридцати пяти, не меньше, с желчносжатыми губами и морщинистым личиком вечно недовольного человека.

— Добрый вечер, — неожиданно сочным басом заявилаплюгавая личность.

Две-три минуты мы поговорили о погоде и плохой дороге, потомвлюбленная парочка обменялась поцелуем, и Сева исчез в пурге. Я осторожнопоехал по дороге. После того как ночью чуть не лишился жизни, я стал проявлятьповышенную осторожность на шоссе.

Сначала мы молчали. Потом Люси с жаром спросила:

— Он вам понравился?

— Кто?

— Сева, конечно.

— Приятный молодой человек.

— Ему тридцать девять лет!

Надо же! А смахивает на тринадцатилетнего! Но вслух я,естественно, произнес совсем другое:

— Он великолепно выглядит. Если не секрет, где работаетваш избранник?

— Севочка великий писатель, — гордо заявила Люси.

Я чуть не въехал в угол дома.

— Кто?

— Великий писатель, — повторила Люси, —невероятно талантливый.

— Что он написал?

— Сева трудится над эпохальным романом. Эпическоеполотно рисует картину современной жизни и философского осмыслениясобытий, — сказала Люси явно чужую фразу.

Я хмыкнул:

— И давно он ваяет сие произведение?

— Уже семь лет, — пояснила Люси, — но, когдазакончит, поверьте, вещь произведет фурор, Сева получит Нобелевскую премию.

— Что-то больно долго он ее создает, — осторожнозаметил я.

— Ну, Лев Толстой тоже не за три дня «Войну и мир»написал, — улыбнулась Люси, — и потом, у него была жена, СофьяАндреевна, а Севочка один. Вернее, живет с мамой.

Я включил «дворники». Резиновые щетки с шуршанием побежалипо ветровому стеклу. Насколько я знаю, у графа Толстого были большие сложностив семейной жизни. Дневники Софьи Андреевны, кстати, опубликованные тольконедавно, рассказывают о том, как мучилась графиня с мужем. Она не хотела спатьс ним в одной комнате, не желала рожать детей и тяготилась ролью переписчицырукописей. Лев Николаевич обладал завидной потенцией и без конца делал детей нетолько законной жене, но и служанкам. А переписывать «Войну и мир» литераторзаставил супругу то ли десять, то ли двенадцать раз. Под конец жизни он вообщеушел из дома, покинул Ясную Поляну и умер на железнодорожной станции Астапово,не захотев обнять жену и детей.

Но Люси была уверена в обратном.

— Севушке только нужно создать необходимые условия.Около него должна жить самоотверженная женщина, готовая пожертвовать собой радилюбимого.

Я молча вырулил на Кутузовский проспект. В каждой российскойдаме живет жена декабриста. Пешком за супругом в Сибирь, желательно, босиком поснегу, голодая в пути. И тогда она будет совершенно счастлива. Чем гаже парень,чем он противней, тем больше нравится представительницам прекрасного пола.Такой вот парадокс. Наши соотечественницы любят убогих, инвалидов, пьяниц. Воти Люси взахлеб вещает о мужике, на которого даже плюнуть не хочется. Неожиданноменя охватила злость.

— А на какие доходы он существует, где служит?

Люси захлопнула рот, потом неуверенно ответила:

— У него мама есть, учительница.

— Понятно, — буркнул я и припарковался возлегромадного здания.

Все ясно. Пока у «гения» была в наличии матушка, готовая нагорбу тащить сына, а теперь, когда она скорей всего подустала, появилась Люси,способная взять на себя бремя материальных забот. Черт возьми, не думал, чтоСева такой отвратительный. Может, зря я согласился на просьбу Люси. Но потоммой взгляд упал на ее тумбообразную фигуру, замотанную в соболя. Господи, ну комутакая может понравиться, даже если учесть, что в кармане у нее миллионы.

— Ванечка, — робко сказала Люси, — а завтраможете пригласить меня в театр?

Я покачал головой:

— Увы, я занят.

— Тогда в четверг, — не успокаивалась спутница.

— Ладно, — согласился я, кляня себя замягкосердие.

Через десять минут я принимал из рук Розы, матери Люси,чашку с чаем. Беглый взгляд на их гостиную мигом раскрывал состояние иположение хозяев. Богатые, но не светские. Скорей всего, нажили капитал наторговле и совсем не книгами, а, например, куриными лапами или свинымикопытами. Все тут выглядело, как говорит Николеттина домработница Тася,«богато». Бронзовая люстра, весящая, наверное, пуда два, с ужасающимихрустальными подвесками, лакированная, скорей всего немыслимо дорогая мебель,красный кожаный диван и такие же кресла. Зайди Николетта в такую квартиру, онабы потом на улице скривила носик и заявила:

— Фу, какая вульгарщина!

А это, господа, самое страшное обвинение в устах светскойособы. Можно быть бедным, не беда, в конце концов, позволительно выглядетьнемного смешным и неуклюжим, но вульгарным никогда.