С мучителями было всё понятно — они меня куда-то тащили, пичкая по пути всевозможной алхимией.

Долг довлел надо мной как карающий меч Древних. Я уже не помнил, что именно должен был сделать, но образ меча так и стоял перед глазами.

Ну а клятва… Клятва будто грела изнутри, подпитывая и давая силы.

В какой-то момент подземный ход сменился головокружительной ездой на вагонетке.

Потом был солнечный свет, резанувший по отвыкшим от него глазам, минутная слепота, характерный запах паромобиля.

Поездка на машине была сродни пытке.

Каждая кочка бередила только-только затянувшиеся раны, а голова превратилась в одну сплошную мигрень.

Полегчало только тогда, когда на лоб легли чьи-то прохладные ладошки. Вот только полегчало телу, а сознание начало стремительно куда-то выдавливать, да так, что я запаниковал.

Расслабился только тогда, когда почувствовал заворочавшегося в глубине души ягуара.

Леший. Призрачная связь!

Поняв, что происходит, я перестал сопротивляться, и меня вышибло из тела воина словно пробкой.

Последнее, что я не то почувствовал, не то услышал, были слова Якова Ивановича:

— Неужели получилось?

* * *

Признаться, когда я оказался в теле Лешего, я не на шутку струхнул.

Поначалу просто не понял, что произошло, а потом боль и томительное ожидание вытеснили все мысли.

Зато сейчас, вырвавшись из тела Лешего, я понял, как работает Преданность и Призрачная связь.

Почувствовав интерес, я мысленно потянулся сначала к Оуту.

Судя по эмоциям капитана ему было сильно некогда, но он все же послал волну поддержки и уверенности.

На душе стало приятно, и я, послав Оуту заряд бодрости и спокойствия, усилием воли прервал сеанс связи.

Следующим попробовал пробиться к Роме, но потерпел сокрушительное фиаско.

Саму связь наладить удалось, но вот сознание Дубровского…

Оно больше походило на колючий шар из магических конструктов, боевых плетений, клокочущей энергии и постоянно сменяющихся эмоций.

И чем больше я удерживал связь, тем сильнее меня засасывало в этот шар.

Усилием воли «толкнув» в Романа спокойствием и уверенностью, я с трудом разорвал связь и открыл глаза, уже зная, где окажусь.

— Ого, — я с опаской посмотрел на статую Ромы, в которую чуть было не влетел. — Это было опасно.

Прислушавшись к Дубровскому, я уловил нотки облегчения и тяжело вздохнул.

Я на арене, а значит пришло время немного разрядить Рому.

Затылком я чувствовал изучающий взгляд Рив, но поворачиваться не спешил. Сначала — дело.

Гдадах!

Стоило мне коснуться вытянутой руки Дубровского, как меня отбросило на середину арены.

— Впрочем, ничего нового, — прохрипел я, неохотно поднимаясь на ноги и упрямо направляясь к Роме.

И как только Толстой терпит эту экзекуцию каждый день?

— Знаешь, Рив, — я посмотрел на всё ещё дующуюся на меня девушку. — Мне кажется, Толстой — мазохист. Иначе не знаю, как можно выдержать эту пытку.

Стоило мне подумать про Ивана, как на периферии сознания возник тусклый огонёк интереса. Причем шел он одновременно и от Романа, и не от Романа!

Будто… будто кто-то использовал Дубровского, как передатчик.

— Иван, что ли? — пробормотал я, изучая этот огонёк. — И часто он сюда приходит?

Огонёк тем временем налился силой, и неожиданно исчез с лёгким хлопком. А вместо него передо мной появился Толстой.

— Ого! — я с уважением покачал головой. — Я посмотрю ты время даром не терял?

— Шутишь? — фыркнул Иван, крепко пожимая мне руку. — Каждый день Рому разгружаю. Мне кажется он уже начал структурировать обрушившуюся на него энергию!

— То-то я смотрю он превратился в колючий шар, — покивал я. — А то раньше скульптура скульптурой!

— Кстати о скульптурах, — тут же помрачнел Иван. — Не сумел я братцев Кроу расколоть. Какая-то чужая магия. Непонятная. Их статуи превратились в несокрушимый лёд.

— Даже так? — удивился я. — Как у вас вообще дела-то?

— Да нормально, — пожал плечами Толстой, вместе со мной направляясь к Дубровскому. — Гимназию сейчас знаю лучше, чем своё родовое поместье.

— Гоняют? — с сочувствием усмехнулся я, вспомнив последние дни, проведенные в гимназии.

— Не то слово, — поморщился Толстой и хмуро добавил. — Будто на войну готовят.

Некоторое время мы шли молча, каждый думая о своем.

Я думал о северянах, о гильдейских, о дворянах, о заставе, о своем наделе и о перевертышах. Ну и про острог немного.

О чём думал Иван я не знал, но, судя по кипящим в нём эмоциям, о чем-то волнительном.

— Ольгу отстранили от занятий, — наконец-то произнёс Толстой решившись, видимо, поделиться со мной. — Сидит под домашним арестом.

— Ну и правильно, — немного подумав, ответил я. — Она какая-то странная. Уроки вела как-то сумбурно, то руны, то конструкты, то базовые плетения. Про наши допы вообще молчу. У меня сложилось впечатление, что она на тебя зуб точит.

— Знаю, — кивнул Иван. — Я пробрался к ней в комнату.

— Ты… что? — ошеломленно переспросил я.

— Пробрался к ней в комнату, — терпеливо повторил Толстой.

— Вань, ты дурак?

— Ты не понимаешь! — горячо возразил Толстой. — Мне… Мне надо было проверить ранг своей антимагии!

Он продемонстрировал мне свои наручи.

— Ой, да ладно, — не поверил я. — Ты и так прекрасно его знаешь. У тебя есть стела, у тебя есть твой садистский артефакт, у тебя есть наручи в конце концов!

— Наручи-то при чем?

— Ну как это, — усмехнулся я, вспоминая сколько времени у меня ушло на то, чтобы разобраться, что не так с «чистыми» наручами Толстого. — А как же вшитое плетение Опознания?

Толстой тут же покраснел.

— Это было ещё до того, как мы вместе бились, — пробормотал он. — Ну а потом забылось как-то.

На самом деле я так толком и не разобрался, что за конструкт был интегрирован в наручи Толстого.

Но в том, что артефакт собирает и при первой удобной возможности передает информацию, у меня не было и капли сомнений.

— Ладно, Вань, дело прошлое, ты от темы-то не уходи. Пробрался ты к ней, а дальше-то что?

— Ну… — Иван залился краской уже по-настоящему. — Момент немного неудачный вышел… — он смущенно покосился на прислушивающуюся к нашему разговору Рив и понизил голос. — А ты знал, что у учителей в комнатах имеются личные душевые?