В базовом лагере я не раз слышал, как альпинисты жалуются на «вонючих» носильщиков и яков. Если у кого-то что-то пропадало, первыми всегда думали на носильщиков и пастухов.

Нет, конечно, шагать по щиколотки в навозе я не хотел, но эти самые пастухи да носильщики вызывают уважение и восхищение: в своей бросовой обуви, заношенной до дыр одежде они тащат наверх тяжеленные рюкзаки с нашей снарягой и при этом не только вышагивают, как на параде, так еще и поют во весь голос. Мы же несли, быть может, десятую часть того, что они, но у нас едва хватало сил передвигать ноги, не то что петь.

— Без пастухов, яков и носильщиков мы бы близко сюда подойти не смогли, — сказал я Джей-Эру. — Выкинуть их из кадра — все равно что выкинуть из кадра сам Эверест. Если альпинист сумел зайти на вершину, в его успехе львиная доля принадлежит пастухам и носильщикам, а его собственный вклад по сравнению с этим ничтожен!

На большее у меня не хватило воздуха в легких, но мысль я свою явно донес до окружающих, так как Запа долго и громко смеялся (а это не так-то просто на такой-то высоте). А когда яки и пастухи с носильщиками догнали нас, Джей-Эр безропотно снял всю процессию, как она подходит к ручью и преодолевает его, включая и кровавые следы на снегу — яки нередко повреждают ноги об острые камни.

А затем мы все, не ропща, шли вслед за яками до самого промежуточного лагеря, в вышеозначенном дерьме. Лагерь, кстати, выглядел совсем не так, как я думал.

Располагался он на самом краю не очень прочной скалы, прямо над рычащей ледниковой рекой. За нашей спиной уходил в облака склон такого вида, что дунь на него — и он обрушится прямо на нас. Едва я обратил внимание Запы на эти два обстоятельства, как в подтверждение моих слов со склона сорвался здоровенный валун и покатился вниз, остановившись метрах в двадцати от нас.

— Отличное место. Плоское, — сказал Запа, словно найти удобное место для сна важнее, чем спрятаться от камнепада.

Я посмотрел на остальных. Судя по лицам, опасность никого не смущала; впрочем, возможно, дело тут в том, что все настолько устали, что едва могли пальцем пошевелить. Я, кстати, чувствовал себя ненамного лучше: на самые простые действия уходила уйма времени. А ведь мы еще даже в ПБЛ не поднялись! А если вспомнить, что ПБЛ — только самый нижний из четырех высотных лагерей...

Управившись с нашей палаткой (мы с Сунджо решили жить вместе, чтобы лишний груз не тащить), мы поставили палатку Холли. С момента, как мы ее догнали, она не промолвила ни единого слова и сейчас сидела, согнувшись в три погибели, на каком-то плоском камне, словно марионетка, у которой отрезали ниточки. Глаза тусклые, безжизненные.

Закончив, Сунджо отправился помогать Запе и другим шерпам готовить ужин, а я спросил Холли, как она.

Она несколько раз глубоко вдохнула и на последнем выдохе произнесла еле слышно:

— Отлично.

На уровне моря человека в ее состоянии отправили бы в неотложку, но на высоте без малого шесть километров немного другие правила. И даже с учетом этого мне не показалось, что Холли сможет забраться выше.

Ее можно запросто оживить, дав кислорода из баллона, но в таком случае все усилия будут потрачены зря — ведь потрачены они были на высотную акклиматизацию. Хотя она сейчас сидит неподвижно на камне, ее легкие продолжают лезть на гору, отчего и работает принцип «лезть как можно выше, спать как можно ниже...»

— Сейчас наш организм активно порождает новые красные кровяные тельца, целые миллионы, чтобы защитить себя от воздуха с низким содержанием кислорода. Накопленные на высоте дополнительные красные кровяные тельца сохраняются в теле альпиниста, проводящего ночь на небольшой высоте, и в силу этого, когда он в следующий раз отправляется наверх, идти ему гораздо легче. Так что даже если...

— Заткнись, Пик, — еле-еле улыбнулась Холли.

— Чего?

— Я без тебя... вдох... знаю... вдох... для чего нужны... вдох... красные кровяные тельца.

Я долго смотрел на нее круглыми глазами, пока не понял, что в какой-то момент стал мыслить вслух, сам того не заметив. Что показывает, в каком отличном состоянии был я сам.

— Извини, пожалуйста. Холли кивнула:

— Будь добр, проводи меня в палатку.

Я помог ей подняться. Встав, она сразу чуть не упала, ее шатнуло еще раз, но, сделав пару вдохов, она сумела удержаться на ногах. До палатки было никак не более пяти метров, но мы затратили на их преодоление добрых пять минут. Расстегивая молнию ее палатки, я понял, что сам едва дышу и валюсь с ног, словно ниточки отрезали уже у меня. Что со мной за черт?

Я сгрузил Холли в палатку, затем медленно поплелся к Сунджо и Запе, думая, смогу я до них дойти или упаду по дороге. Запа дал мне в руки чашку. Я ее взял, но что делать с ней — ей-богу, не понял.

— Пей, — сказал он.

Ах да, подумал я очень-очень медленно. Пик, это чашка. Чашка, это Пик. Будьте знакомы. Из чашек люди пьют. Первый же глоток сгустком энергии прокатился по пищеводу и взорвался у меня в животе фонтаном магического эликсира.

— Фантастика! Чем ты нас поишь?

Запа круглыми глазами посмотрел на меня:

— Чаем, — сказал он. — С сахаром.

— Чаем?

— Ну да. Обыкновенным зеленым чаем.

Тут Запа залез во внутренний карман моей куртки и вынул оттуда фляжку. Тряхнул ее — судя по звуку, полная.

— Поздравляю вас, молодой человек, — сказал он. — У вас обезвоживание. Ты слишком мало пил по дороге. Это плохо. От недостатка воды ты сдохнешь быстрее, чем от недостатка кислорода. — Запа кивнул в сторону Сунджо, который тоже пил чай, обхватив чашку обеими руками. — Как и Сунджо.

За день мне ни разу не хотелось пить, но я знал: Запа прав. Если на нашей высоте не пить, пока не захочется, может быть поздно.

Тут мне пришла в голову ужасная мысль.

— Холли! — воскликнул я в ужасе — наверное, у нее тоже обезвоживание.

Запа отрицательно покачал головой.

— Мисс Холли пила по дороге столько, сколько нужно, — сказал он, — я за этим проследил.

— Ей нехорошо, — сказал я.