– Иди в комнату, – пригласил я. – Кофехочешь?

Он удивился:

– А у тебя нет ничего крепче?

– Есть виски, – ответил я. – Есть ром.

Он потряс головой:

– Это слишком.

– Есть вино…

– Плесни вина, – попросил он. – Правда, я зарулем…

– Наслышан, – сказал я, – ты какую-то крутуюквартиру купил?

– И я наслышан, – ответил он, – только это нея купил, а Тюпавин. Он еще не закончил ремонт, потом загудим, отметим так, чтонебу жарко будет!

Я пошел на кухню, он топал за мной, но задержался в дверяхкомнаты, на той стене огромный постер, женщина смотрит внимательно и строго.

– Ух ты, какая… Это хто?

– Не узнал? – спросил я.

– Не, – ответил он в затруднении. – Виделгде-то… крутится вот в голове имя. Но не ухвачу никак…

– Я тоже, – сказал я. – Восходящая звезда.

Он постоял, посмотрел, заходя то справа, то слева. Еесерьезные глаза провожали его всюду оценивающим взглядом.

– Да, – сказал он наконец с уважением, –новая формация…

– В смысле?

– Серьезные приходят, – пояснил он. – Насмену финтифлюшкам.

– Тогда нам конец, – сказал я. – Я серьезныхтоже боюсь.

– С финтифлюшками проще, – согласился он. –Потому те, что поумнее, врубились и теперь косят под финтифлюшек. Как видят,что подходишь, сразу перестают о когерентной функции в трехмерности, а начинаюто шмотках…

Я пожал плечами.

– Это что-то новое, а я старомоден.

Он захохотал:

– Старомоден? В смысле, предпочитаешь раком?.. АнатольФранс утверждает, что это самая древняя поза. Верно?

– Ну, археологи говорят…

Он хохотнул снова:

– Да это и без археологов ясно. И понятно, почемуАнатоль Франс предпочитает только ее, ха-ха!

Я покосился на открытый балкон. В это время на соседнемчасто торчит Катька, малолетняя дочь соседей. Я с ними в хороших отношениях,меня считают приличным молодым человеком, а у приличных по дефолту и друзьядолжны быть приличными.

– Держи, – сказал я, вручая бокал. – Красногоили белого?

– Красного.

– А тебе можно?

– В каком смысле?

– Ты ж на новой иномарке приехал?

Я налил, он захохотал, наблюдая за красной струей, что слегким шипением, пузырясь, заполняет бокал.

– Ну ты чудак! Сейчас у всякого в кармане таблетки.Есть еще спреи. Сколько ни выпил, а пшикни в рот – никакого запаха! В любойаптеке.

– А анализ крови?

– С чего его станут делать? – удивился он. –Это если собью кого.

– А не собьешь? – спросил я.

Он отмахнулся.

– Нельзя же всю жизнь беречься! Жизнь одна, надопрожечь, а не продымить.

Я налил, ногой толкнув створку двери на балкон, Шурикпо-гусарски лихо выпил, от второй все же отказался, лихость лихостью, но непереборщить, посмотрел на часы:

– Ого, через часик в клубе начнется настоящее веселье…Прибудет сама Аня Межелайтис!

– Да, – сказал я, – если сама…

– Сама, сама, – заверил он. – Знаешь, сколькоей платят?

– За что?

– За такие вечеринки? Только за то, чтобы появлялась!

– Не знаю.

– И я не знаю, – признался он. – Но говорят,с ума сойти, сколько платят.

– Наверное, много, – согласился я.

Он посмотрел на дверь ванной.

– Не против, если приму душ? День был жаркий.

– Валяй, – сказал я. – Шампунь, гель для душатам на полке.

Дверь за ним прикрылась, мы ж пока с нормальной ориентацией,хотя замок не щелкнул, я услышал шум льющейся воды, а пальцы мои, подрагивающиев нетерпении, словно наркоманьи, уже срывали пленку с длинного бумажногорулона.

Карта Марса развернулась во всей страшной красе: мертвыекрасные пески, камни и валуны странной формы, на Земле таких нет, над странноблизким горизонтом – жутковатое небо с тусклыми звездами, хотя это день,марсианский день…

Снято последним спутником с такой четкостью, что уже нетсомнений: высадятся в намеченном две тысячи двадцатом году, обязательновысадятся. А то и раньше, чтобы опередить русских и китайцев. Для того и такиеподробные карты, уже ищут местечко для научного городка…

Место на стене отыскалось между лунной картой и великолепнымснимком Юпитера. Дальше сразу три фото Сатурна, не самые лучшие, но крутые иновейшие спутники к нему еще не добрались.

Я все еще стоял перед картой, когда Шурик вышел из ванной,обнаженный до пояса, капельки воды блестят на ресницах. На ходу бурно тряскистями рук, засунув указательные пальцы в уши, морда сморщилась в наслаждении,а я впервые за долгое время рассмотрел, что у него выпирающий животик: нежный,из белого сала, мощные валики отложились на боках, раздувая талию.

– Хорошая штука, – сообщил он, – этот душ.Только жаль, что в этих проклятых метрах не по двести сантиметров! А то быванна поместилась.

– Да ладно, – сказал я вяло. – Меняустраивает.

Он оглянулся на открытую дверь, там синеватый свет и мягкожужжит аппаратура, освежая, очищая и деактивируя.

– А может, демонтировать? И поставить ванну?

Я удивился:

– Зачем?

– Чудак, – сказал он покровительственно. –Полежать в теплой водице, побалдеть… разве не здорово? А в твоей коробке помылсяи – на выход. Больше делать нечего. Даже сесть негде.

– Нет, – сказал я.

– Денег жалко? – догадался он. Добавилпокровительственно: – Я подброшу в долг. Никаких процентов! А отдашь, когдасможешь.

Я покачал головой:

– Шурик, ну чего вдруг? Это ж не та ванна, чтоустанавливают изначально. Я брал пустую квартиру. И душ установил сам.

Он изумился.

– Ты что? У тебя был выбор: установить ванну или душ, аты выбрал душ?

– Да.

– Ну ты урод, – сообщил он с глубокимудовлетворением. – Душ – это для тела, а корытце – для балдежа. Да и сдевочкой можно полежать, побаловаться. А у тебя что: помылись и сразу впостель? Нет в тебе романтики.

– Нет, – согласился я.

– А что вдруг?

– Да сломалось что-то. Во мне.