Такую борьбу с собой я начинал почти бессознательно.Все-таки есть какой-то предохранитель в каждом из нас: как только уход в мирбаймы становится слишком уж, что-то поднимается изнутри, и почти каждый говоритсебе, внезапно трезвея: да что это я? Это ж виртуал, а я живу в реале! Нет,надо кончать с этим, кончать, кончать!

Кончить не удается, но на этом внутреннем протесте удается вбайму не заходить днями, а то и неделями. Потом начинаешь заглядывать однимглазком на полчасика, часик, просто бегаешь по локациям, отдыхаешь, любуешься,ни с кем почти не общаешься, чтобы не втягиваться в процесс. Иногда стоит дажезавести нового перса, у меня их шесть, чтобы старые друзья не приставали спредложениями пойти завалить рейд-босса, выбить эпическое оружие, пройтизачарованный мост…

Потом, конечно, погружаешься глыбже и глыбже… До новогоугрызения совести.

С другой стороны, если уметь ограничивать себя в баймах, тоони дают больше реала. Грубо говоря, проще сдрочить под столом, сидя передэкраном, чем час ехать на другой конец города, чтобы трахнуть какую-то дуру, азатем час добираться обратно. Да за эти три часа я получу и эротики море, имобов набью кучу, и успею в осаде замка поучаствовать или в море рыбу половлюзубастую, что на рыбака бросается…

Работа раздражает, хотя занимаюсь как раз тем, чем хотелзаниматься: компьютерной графикой. Правда, приходится чаще всего обслуживатьдурацкие шоу. Единственное утешение, что свой рабочий день определяю сам, ажалованье побольше, чем у преподающего в универе профессора.

Лариска исчезла на пару недель: гастроли. Я сходил в ночнойклуб, и хотя все как обычно: потанцевал, познакомился, потрахался, но странноеощущение, что это как будто не я веселюсь, начало посещать с повторяемостьюлунных приливов.

Сегодня с работы вышел поздно, кое-что наладил, чтобы завтракорячиться меньше, потом заглянул в книжный, купил пару карт и долговысматривал, не появится ли Габриэлла.

Когда наконец выбрался на улицу, город прогибается подтяжелой грозной тенью, холодный ветер несет мелкий мусор. Сверху, негромко ипредостерегающе грохоча, ползет угольно-черная туча.

Народец разбежался по подъездам загодя, еще до того, какупали первые капли. Я ускорил шаг, порадовался, что теперь даже книги продают,упакованные в целлофан, а два рулона, что тащу из книжного магазина, обтянутыпленкой очень даже ничего. Когда холодные нити дождя слились в веревки, вканаты, одежда враз промокла, липнет к телу, а рулоны стали скользкими, какбольшие рыбы. Надо бы в любой магазин по дороге, вон как вытаращилась из-застекла толпа народу, не понимают, гребаное большинство…

Эта мысль добила, не захотелось к этому большинству дажесейчас, когда оно право… или вроде бы право, потому что не вижу зла, чтобыпройти под дождем до своего дома, а не отсиживаться в укрытии, прячасьнеизвестно от чего, будто с неба не вода каплет, а раскаленное олово.

По проезжей части несутся машины, вокруг колес крутятся целыеторнадо грязной воды, по тротуару вода бежит широким потоком. Поверхностьпохожа на спину гигантской жабы, вся в крупных пузырях, ноги в кроссовках сразупромокли. Потоки воды несут окурки, обертки от мороженого, сбрасывают напроезжую часть, где с ревом несется грязно-серый ручей, превращаясь на глазах внебольшую бурную реку.

Впереди мир закрывает сизо-черная стена туч, а по ней сучащающимися интервалами страшно раскалывает мир исполинская ветвистая молния,похожая на корень плазменного дерева. Тут же начинают истошно вопитьсигнализации припаркованных машин, лают собаки, а весь мир сжимается в страхе,ощутив, насколько он мал и ничтожен перед лицом вселенской мощи.

От ударов небесного грома вздрагивала земля, я сцепилчелюсти и заставил себя не убыстрять шага: до дома уже рукой подать, а бежатьглупо, все равно промок до нитки. Под навесом моего дома укрылись самыехрабрые, всякий раз с ликующим визгом отпрыгивают, когда сильный порыв ветранесет в их сторону водяную пыль, экстремалы, значит, а остальные жильцы,которых непогода застала на выходе, предпочитают смотреть из застекленной частиподъезда.

Экстремалы меня встретили недоумевающими взглядами, что-то яслишком суперэкстремал, промок весь, это же надо, я криво усмехнулся и,оставляя потоки воды с одежды, вошел в подъезд. С меня натекла лужа, пока ждаллифта, в нем тоже образовалось озерцо, но, когда поднялся к себе, за мнойпротянулись разве что чуть-чуть влажные следы.

Разделся, развесил для просушки, посмотрел на себя взеркало. Дело даже не в том, что мне моя морда, скажем, не нравится. Нет,нравится. Да и вообще мужчинам должна быть по фигу собственная внешность. Мнеона не по фигу, да и никому не по фигу, это все брехня, но все-таки я своейвнешностью доволен.

Раздражает только, что я намертво всажен в это тело исделать уже ничего нельзя. В смысле, поменять, как меняют одежду. Тело, есличестно, всего лишь одежда для меня, который живет внутри. Мы просто об этомникогда не задумываемся, занятые какими-нибудь сверхважными идеями вроде сексас женой босса, но правда от этого не перестает быть правдой: мы все живем вэтих телах и покинуть не можем, пока те не износятся. А потом просто дохнем.

Впрочем, кое-что я сделал: накачал плечи, добавил бицепсы, ато руки слишком тонкие, как у старика, в двадцать семь лет еще рано ходить сболтающимися на костях тряпочками. Некоторые даже накачивают и морды: естьупражнения, что подтягивают кверху брови, убирают морщины у глаз, носогубныескладки и прочие возрастные дефекты. Это не по мне, слишком сложно. Да и неволнует меня настолько пара морщин на морде, я лучше накачаю грудные мышцы. Этои легче, и заметнее глазу.

Впрочем… меня унижает то, что какой-то там питекантроп иликроманьонец задал конструкцию, в которую я всажен. Только такой череп, такаяформа ушей, носа, губ. Поменять хотя бы из принципа…

Звякнул домофон, на экране высветилась морда, которая спервапоказалась незнакомой, слишком уж типовая, потом узнал Беляева. Филателистысбиваются в кучки, собиратели игрушечных паровозиков – в группки, даже фаныфутбольных клубов ходят толпами, а мы иногда вспоминаем друг о друге на почвеникому ненужности и неприкаянности. Мало ли что думаем о своей нераскрытойзначимости, но после работы ничем не заняты…

– Привет, – сказал он радостно, он всегданатужно-радостный, – это я, Шурик!

– Открываю, – сказал я.

Те, кому делать не фига, обычно убивают время в ночныхклубах. Там мы и познакомились. Еще с нами был третий, Вадик Тюпавин. А так каквсе трое неженаты или уже неженаты, общность некой масонской ложи, когда общиецели, стремления и желания, сплотила на некоторое время.

Шурик вошел веселый, шумный, с размаху хлопнул ладонью оладонь, эхо звучного шлепка прокатилось по прихожей и юркнуло в комнаты.

– Давно у тебя не был, – сообщил он. – Ты что,новые обои наклеил?