собирала мзду со всех владельцев увеселительных, торговых и общественных точек Набережной города. Немедленно были арестованы супруги Мёрзлые: Александр — первый секретарь горкома КПСС и его жена, заправлявшая сетью магазинов, ресторанов, шашлычных и прочих кормящих и веселящих туристов заведений. После обыска для вывоза из их дома ценностей и денег не хватило грузовика. Не забыли и председателя горисполкома Вячеслава Воронова, принявшего наследство от самого Медунова, назначенного править всем Краснодарским краем. Под фаворитом Брежнева, его лучшим дружком закачалось кресло: на Медунова, всесильного партийного вожака, дружно кивали все арестованные, в местной газете появилась компрометирующая статья под недвусмысленным названием «Ширма». Тонко продумавшие все возможные нюансы Андропов, Рекунков и Найдёнов внезапно взяли под стражу второго секретаря крайкома, трусливого Анатолия Тараду, ловко орудовавшего грязными делами за спиной хозяина. При одном упоминании в возможном расстреле, Тарада, размещённый в Лефортово, днём и ночью начал строчить явки с повинной о многочисленных взятках. Память его оказалась блестящей, он указывал тайники в стенах, где замуровывались деньги и ценности, подвалы, в которых закапывалось закатанное в бутыли награбленное. Важняк Калиниченко, занимавшийся им, впал в тревогу — не кончил бы пациент сумасшествием из-за невиданной активности саморазоблачения и не ошибся в предчувствии: Тарада, страшась страшного Судного дня, скончался на тюремных нарах от инсульта.

Надо сказать, что у Андропова давненько чесались руки на бесчинствовавшего божка Краснодарского края Сергея Медунова. Первый секретарь Ставропольского крайкома партии Миша Горбачёв — политический соперник Медунова и ревностный его завистник, с молодости прикипевший к Андропову, сманил его отдыхать и лечиться только в Ялте, при этом не забывал регулярно снабжать компрой и доносами на любимчика Брежнева: с какими огромными приписками был собран легендарный миллион тонн риса, принесший сопернику «Золотую Звезду», сколько вреда стране причинено строительством необъятного озера, когда ушли под воду многочисленные сёла и посёлки, какого низкого качества на самом деле оказался выращенный рис… У Андропова накопилась приличных размеров папка компромата — настоящее уголовное дело, но главный чекист страны не решался, ждал беспроигрышного момента для доклада Брежневу…

И переборщил! Выстрел следственников, повальные аресты партийных и хозяйственных руководителей Сочи всерьёз перепугали Медунова и, опережая, он прорвался к покровителю раньше. Гневу Генсека не было предела, когда он узнал все детали происходящего из уст стонущего лизоблюда. Андропову пришлось пережить настоящую грозу, его тонкий организм был раздавлен, не сопротивлялся, такого он не переживал со времён кровавых событий в Будапеште. Бледнел и кусал губы герой Великой Отечественной Рекунков, а Найдёнов был втоптан в грязь — его сместили с должности и выгнали из органов. О низших чинах — прокуроре города Сочи, начальнике УВД и других помощниках, добросовестно исполнявших свой долг, горевать выпало близким да родственникам — все бесславно были выметены со службы, словно взрывной волной. Но этим не кончилось: Андропову и Рекункову было дано понять, что возню вокруг Медунова и его подручных необходимо свернуть, уголовное дело загасить и со временем прекратить. Указания не коснулись Гурьева и Астрахани. В горячке об этих своеобразных точках, откуда в Кремль браконьерами поставлялись чёрная икра в огромных количествах, забыли или не отважились доложить: приближённым Генсека были известны его дружеские отношения и с Кунаевым, и с Борониным, которые тоже засуетились, чуя беду, но в открытую на приём к вождю лезть опасались, запуская гонцов помельче.

Обескураживающая концовка задуманного, крах помыслов, перевернули сознание Андропова; изменившись даже внешне, он только что не вздрагивал, слыша редкие звонки Генсека. Но скоро тот перестал приглашать, затих, видно, ему тоже нелегко далась пережитая нервная встряска, тем паче что неприятности начали сыпаться на его голову со всех сторон, особенно преуспевала дочка, Галина, попав в переплёт с цыганом из театра.

Андропов всё чаще засиживался в кабинете допоздна, раз за разом до мельчайших тонкостей разбирая ход оперативных мероприятий по злосчастному делу, лично изучал объёмные тома в поисках чужих и собственных просчётов, но ошибок не находил. Одна мысль всё чаще терзала его: случилось то, чего он больше всего опасался — переступив черты дозволенного, Генеральный секретарь, руководитель страны, растоптал последние представления о справедливости, ещё остававшиеся в народе. Сенька Цвигун и тот, не сдержавшись, застрелился… Чего же ждать дальше?..

Из окна заметно тянуло холодом. Андропов вышел из-за стола, отдёрнул штору, задержался взглядом на пустынном пространстве площади за стеклом. Ничего не привлекало внимания, не шевелило душу — умерло. Свинцовое небо низко висело над Лубянкой, металлическая фигура Феликса плавала в густом тумане. Влажная мерзлота проникала и сюда, в его кабинет, сквозь каменные стены. «А вроде весна?..» — подумалось ему с безразличием. От пустоты и гнетущего одиночества щёлкнул кнопкой, погасил свет. Стало совсем мрачно. «Не так ли здесь бывало в тридцать седьмом году?.. — тоскливо подумалось опять. — Стреляли неугодных прямо в кабинетах, не хоронили, закапывали в подвалах, ходят слухи, что контора их сплошь покоится на костях расстрелянных „врагов народа“… неугодных стирали с земли, а соперники плясали на их останках… Вот и под его ногами что-то поскрипывает. Не кости ли убиенных?.. Ягода, Ежов, Берия — все в подвалах нашли бесславную погибель…» Вздрогнув, он шагнул к спасительной кнопке, вспыхнули лампочки. «Нет, — начал успокаиваться он, то скрипел под ногами паркет. — А ведь можно и с ума сойти!..»

Постучавшись, осторожно просунул голову в дверь помощник, встревоженный его игрой со светом.

— Пригласите-ка ко мне Казимира Артуровича, — скомандовал он, забыв про поздний час.

Помощник неуклюже развернулся и исчез. Андропов взял его с собой из ЦК. Помощник не щёлкал каблуками, не умел стоять по команде «смирно», его почему-то покачивало. Вообще он никогда не был военным, не служил в армии из-за сильной близорукости, так же как и его начальник. Он не мог делать ничего из обязательного армейского реестра, но именно этим привлёк Андропова. Тот ценил другие его качества: умение молчать, делать всё точно, своевременно и качественно, а главное — тот был предан пуще собаки.

За спиной тихо открылась дверь. Кашлянув, вошёл человек — без приветствия: виделись ещё утром, остановился на пороге, после кивка хозяина кабинета скользнул к дивану и устроился там, поджав ноги. Был он тощ и высок, с торчащей головкой на тонкой шее, словно гвоздь со шляпкой.

— Засиделся допоздна и ты, Казимир, — не поднимая глаз, Андропов машинально полистал страницы лежащего перед ним уголовного дела. — Что-то тебя лихоманка бьёт? Не приболел случаем?

— Всё ладушки, Юра, всё ладушки, — поёживаясь и потирая ладони, тот вжался в спинку дивана. — Когда к нам тепло заглянет?

— Удалась беседа с Рекунковым?

— Как сказать… И так, и не