На работе погружаюсь в дела, чтобы отвлечься от мыслей о Гордееве. Заказываю рекламу, обговариваю доставку материалов. Плюс завтра у нас сдача заказа, все готово, осталась мелочевка. Сдадим, и можно будет заниматься Гордеевыми. Так как для Марины материалы были заказаны раньше, то первой будет ее комната. Хмурясь, гоню лишние мысли, которые сразу начинают лезть в голову. Не буду я ни о ком больше думать. У меня своих дел полно.

Дома, поев, сразу сажусь за заказной диплом, им и занимаюсь до самой ночи. И уже лежа в кровати, привычно смотрю в темный потолок, понимая, что дневные дела все равно не утомляют настолько, чтобы уснуть без задних ног.

Последнее время такой график – когда у меня мало времени на мысли и много дел – казался мне очень удобным. Он позволял отвлекаться от произошедшего, погрузившись в работу. Но сейчас внутри какое-то странное ощущение. Мне хочется жить… То есть не просто существовать изо дня в день, а снова чувствовать.

Когда мама умерла, я заперла эмоции внутри, отгородилась от мира и людей маской. Я лишилась единственного близкого мне человека, осталась совсем одна. И мне было так страшно, что спрятаться в скорлупу казалось самым разумным в тот момент.

Я ходила, что-то делала, с кем-то общалась, но все это было в состоянии прострации. И только порой накатывала мысль, прибивая разом все эмоции: мамы больше нет, нет! Наступало отупение, словно я вдруг потерялась, я смотрела по сторонам и не понимала, где нахожусь и что делаю. И гнала эту мысль прочь, чтобы потом она вернулась опять неожиданно.

Хуже всего было ночью. Мне становилось так страшно, что в груди начинало болеть. Я лежала вот так же в кровати, нет, не лежала, скорее, металась, и в голове, и в сердце был полный раздрай, и темные мысли лезли изнутри и снаружи, из темных углов комнаты. И тогда начинало казаться, что самое страшное еще впереди, что случится еще что-то, а потом еще что-то, и конца этому не будет. Что началась черная полоса. Что жизнь в принципе не такая уж и радостная штука, она полна страданий и боли, через которые человек бредет, пока наконец не находит успокоение в смерти. И накатывало отчаяние, хотелось тоже умереть, успокоиться, потому что вместить все творящееся не хватало сил. И я даже верила порой, что так и будет, что я скоро умру, и все кончится.

А потом утихло само собой. Растворилось в однообразии проходящих дней, в которые ничего, совсем ничего не случалось. И это ничего казалось счастьем.

Тогда. А вот теперь во мне словно что-то проснулось, потому что хотелось жить.

И причиной тому был, как ни горько это признавать, Гордеев Роман Андреевич.

Горько – потому что совершенно очевидно, что между нами ничего не может быть.

Утром встаю со смешанными чувствами. С одной стороны желание жить, которое я вчера в себе обнаружила, никуда не делось, с другой, настроение так себе. Открываю шкаф и тянусь к привычной одежде, но рука зависает в воздухе. Немного покусав нижнюю губу в задумчивости, вытаскиваю джинсовый сарафан с юбкой, он короткий, но я решаю все равно его надеть.

А еще нахожу черные чулки, кофту беру ту самую, что досталась от Марины. Когда оглядываю себя в зеркало, приходит сомнение: не слишком ли это откровенно? Но потом машу рукой и, пока не передумала, быстро покидаю дом.

В институте на меня нападает робость, потому что образ для меня непривычный и, кажется, все обращают внимание, особенно у нас на факультете. На большой перемене спускаюсь вниз, у нас есть общая столовая и отдельно небольшое кафе, там дороже, но народу меньше, соответственно, нет очередей. Взяв себе пару пирожков и стаканчик чая, возвращаюсь наверх, потому что свободных столиков тут тоже нет. Успеваю съесть пирожок и выпить половину чая, еще поднимаясь. Расправившись до конца на этаже, иду в сторону аудитории, где у нас занятие и вдруг натыкаюсь на Диму. За эту неделю я больше его не видела, потому сейчас теряюсь, останавливаясь. Дима окидывает меня удивленным взглядом, даже брови вздергивает. Так, надо запомнить: он здесь по вторникам, лучше в этот день сидеть в кабинете и никуда не ходить.

За это время Дима подходит почти вплотную, я делаю шаг назад, но он хватает меня за руку.

– Аля, подожди, – говорит, когда пытаюсь вырваться. Быстро осмотревшись, все-таки сдаюсь, прислоняясь к стене. Слишком много народу. Ни к чему привлекать внимание руганью.

– Что тебе? – складываю на груди руки.

– Давай поговорим, а? Ты меня занесла в черный список, не отвечаешь.

– О чем говорить, Дим? – хмурюсь я. – Мы все выяснили еще несколько месяцев назад. Расстались. Кстати, ты в курсе, что твоя сестра рассказывает своим подружкам, что мы с тобой встречались? Поговори с ней, ни к чему эти слухи.

Теперь хмурится Дима.

– Я поговорю, Аль, давай сегодня после пары встретимся, у тебя же последняя сейчас? – на мой протестующий взгляд добавляет: – Пожалуйста. Для меня это очень важно.

Вздыхаю, качнув головой. Лучше, кажется, поговорить, чтобы разрубить этот узел раз и навсегда.

– Хорошо, давай после пары здесь.

– Спасибо, Аль.

Кивнув, быстро ухожу, гадая, что ему от меня вообще надо.

Как оказывается, ничего хорошего. Потому что когда после пары мы с Димой встречаемся и идем через заднюю лестницу вниз, он в первом же пролете тормозит, беря меня за руку.

– Ты чего? – поворачиваюсь непонимающе.

А он вдруг притягивает меня к себе и целует. Я так теряюсь, что несколько секунд стою, не двигаясь. Не отвечаю, но и не отталкиваю сразу. Когда наконец перестаю обалдевать, резко отстраняюсь, но не успеваю ничего сказать, потому что, подняв взгляд, вижу пролетом выше Гордеева.

Сама не знаю, чего я так испугалась, но лицо, видимо, такое, что Дима оглядывается. Увидев Гордеева, делает шаг назад. Если не ошибаюсь, в прошлую встречу Роман Андреевич обещал ему неприятности за подобное поведение, и вполне способен свою угрозу выполнить. По крайней мере, смотрит мужчина так, что мне хочется раствориться в воздухе. Вот вроде и не виновата в случившемся, а чувствую себя погано. Может, он просто развернется и уйдет обратно на факультет? Ага, щаз!

Не спеша мужчина спускается вниз.

Мы с Димой оба бормочем приветствия. Гордеев, убрав руки в карманы джинсов, спрашивает парня:

– Вы помните, что я вам говорил в прошлый раз?

– Роман Андреевич, – парень выставляет вперед подбородок, вроде как готовый к обороне, но я вижу, что на самом деле он весьма напряжен, может, даже напуган. – Прошу прощения, что вы это увидели. Я понимаю, что в стенах заведения это не очень хорошо. Но Алевтина моя девушка…

Наверное, у меня слишком изумленный взгляд, потому что Гордеев, дернув бровью, говорит:

– По лицу девушки и не скажешь, что она ваша.

Они оба смотрят на меня, я растерянно открываю и закрываю рот. С одной стороны, понимаю, что Диму неплохо бы прикрыть, с другой, врать Гордееву не хочется, да и бесполезно это.