спазмы и слезы на глазах, его злость на себя, чувствовал популярную девочку, которая заставляла себя хихикать, слишком беспокоилась о своей осанке, о том, как она держит стакан, о том, как сидит платье на ее плечах, ее блуждающий, прыгающий внутренний взгляд, ее боязнь потерять контроль над происходящим, чувствовал натирающие ботинки, потные подмышки, сердце, трепещущее оттого, что тот, ради кого она сюда пришла, заговорил с ней, подавляемые приступы кашля, языки, прижатые к нёбу во время размышлений о следующем небрежном остроумном предложении, бабочки внизу живота, бурлящие гормоны, желание выделиться, желание исчезнуть. И ее рука, немного вспотевшая, немного липкая, лежала, изогнувшись, внутри и вокруг моей руки, ее длинные, сильные, бледные пальцы толкали меня на следующий шаг, и еще, и еще.

Когда мы дошли до центра комнаты, я услышал музыку. Не ту, что играла в динамиках. Она была более медленная и туманная, звучала приглушенно из-за мыслей, но я мог ее слышать, словно раскатистые басы под ногами. Медленно-медленно мы повернулись друг к другу. «Слушай музыку», – прошептал я ей, а она мне, и мы вдвоем улыбнулись этой синхронности. Мы почувствовали, как люди вокруг заметили нас, и замелькали мысли о том, что мы странные, и особенные, и непонятные, но она смотрела на меня, а я на нее, и мы начали двигаться в такт музыке.

Когда я сбивался с ритма, она вела меня; когда она начинала двигаться иначе, я вел ее. Музыка слышалась тем отчетливее, чем дольше мы танцевали. Шум вокруг уже не так захватывал нас. Это именно я танцевал, каждый шаг был моим, каждое легкое движение, сближение и отдаление – мои. И вдруг я подумал, что тоже так хочу, где он, пусть потанцует со мной, и вдруг я почувствовал ритм в животе, и в руке, и в ноге, и увидел, как еще одна пара появилась рядом с нами, и еще, и еще, и обратил внимание, что Даниэла улыбается, и знал, что это именно ее улыбка. Даже если эта улыбка порождена мыслью кого-то другого, она – ее, потому что именно благодаря нам эта мысль вообще появилась в головах окружающих.

Чужие мысли никуда не исчезли, но это было не важно, потому что они накатывали волнами в ритме нашей музыки. Движения тел вокруг отражали мои движения, звуки усиливались и затихали, отдавались эхом во всех нас, сосредоточивались в моей голове, но уже не мешали. И когда песня сменилась и ритм ускорился, наши ноги задвигались в одном темпе, и моя улыбка была именно моя, и то, как наши глаза закрылись, было нашим общим решением, и все вокруг нас гремело, стучало, усиливалось, но не заглушало меня, не могло заглушить меня, потому что одна чистая, ясная и острая мысль мигала у меня в голове, и я знал, что она моя. Они танцуют, потому что мы начали танцевать. Они чувствуют, потому что мы начали чувствовать. Они делают, потому что мы сделали. Мы их ведем, в них вошли наши мысли.

16

За секунду до того, как вернуться в свою комнату, я остановился, держась за ручку двери, потому что приглушенный скрип привлек мое внимание. Я поднял глаза. Дверь комнаты Рафи шевелилась от едва ощутимого ветерка. Я подождал, она снова заскрипела. Я тихо шагнул к ней и протянул руку, чтобы закрыть ее. Из дверной щели донесся резкий запах.

Тяжелый запах мужского дезодоранта, смешанного с потом. Я заглянул внутрь. Комната была пуста. Ни следа того, кто жил в ней до последней ночи, остался только запах. Я вошел и открыл одно из окон, впустив чистый воздух. Если сюда заселится новый читатель мыслей, ему вряд ли понравится это амбре.

Когда я повернулся к выходу, мое внимание привлекла внутренняя сторона двери. На маленькой вешалке, ввинченной в нее, висело длинное светло-голубое пальто. Из-под него торчал кончик трости с нарисованными языками пламени.

Я подошел и отодвинул пальто. Да, это и правда была та самая трость, которую я видел вчера. Я снова оглядел комнату, пытаясь обнаружить еще что-нибудь забытое. Стол чистый и пустой. Кровать, хоть и в беспорядке, однако явно ничего не скрывает между складок белого постельного белья. Шкаф – я открыл его быстрым движением – тоже пуст. Я нагнулся и посмотрел под кроватью.

Нет сомнений, что из всех предметов, которые стоило бы взять, отправляясь в долгий путь из ворот гольф-клуба обратно в мир, пальто и трость должны стоять во главе списка. Что заставило его оставить именно эти две вещи? Здесь что-то неладно.

– Что ищешь? – услышал я голос за спиной.

Я быстро выпрямился. Мерав стояла в дверном проеме и смотрела на меня, подняв бровь.

– Это же бывшая комната Рафи, да? – спросил я.

– Да, – сказала она, – а что?

Она стояла, прислонившись к дверному косяку, надувая и лопая пузырик из жвачки, затем скатывала пальцами шарик и отправляла его снова в рот. Я пытался понять, когда она спала и сколько. Она выглядела вполне бодрой, хоть и немного задумчивой. Казалось, что ситуация, в которой мы очутились, в некотором роде забавляет ее, и она пытается найти разгадку, будто решение очередного каверзного вопроса из сканворда. Копна волос делала ее похожей на маленького льва. Жвачка, которую она снова и снова скатывала пальцами, стала уже бесцветной.

– Он оставил тут свою трость, – указал я рукой на дверь, – и еще пальто.

Мерав посмотрела на них и повернулась ко мне.

– О’кей, и что? – сказала.

– Он ушел без своей трости? – спросил я. – Немного странно, нет?

Она коротко рассмеялась:

– У Рафи хранились десятки тростей. Они ему на самом деле не нужны, понимаешь, они были его якорем. Когда ему надо было вернуться из своего серфинга в мир, они ему помогали. Когда он приехал сюда, он привез штук пять с собой.

– Но ведь именно эта его любимая?

Она посмотрела на меня с интересом и спросила:

– На что ты намекаешь?

– Не знаю, – смутился я. – Что-то тут не вяжется, нет?

Она сделала мне знак рукой выйти и закрыла за нами дверь.

– Ты ищешь загадки там, где их нет, – сказала она. – Он постоянно говорил, что его все достало и что «завтра меня тут не будет». Ну, забыл пальто и трость. Забыл. Ему не нужна трость, чтобы ходить, и, насколько я знаю его, даже если бы он про них вспомнил, прежде чем дошел до ворот, все равно бы не вернулся. У него есть другие трости, целая коллекция…

– О’кей, – поджал