горло. Тот хотел крикнуть, но было уже поздно.

Второй всадник обезоружил прапорщика.

Али сказал:

— Нравица? Больше никогда не будешь хватай людей…

Киричаев развязал старика Мамбета.

И тачанка быстро понеслась, унося Киричаева и его друзей в горы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Однажды вечером, в проливной дождь, в небольшую русскую деревушку Гора Счастья, расположенную на берегу Черного моря, пришел человек. На нем было черное длинное пальто, серое заграничное кепи, из-под которого свисали до самых плеч густые темные с легкой проседью волосы.

Человек дошел до сельской школы, остановился. Минуту постоял в раздумье. Потом медленно поднялся по ступенькам на террасу, снял кепи, бросил на перила и сел на скамейку. Открылась дверь, из школы вышел худенький человек с зонтиком и книгою в руках.

— Что вам угодно?

Незнакомец встал.

— Вы учитель?

— Да.

— Разбойники у меня отняли лошадей… Я продрог… Можно у вас обогреться?

Учитель промолчал.

— Не бойтесь, моя фамилия Войданов.

— Позвольте! — воскликнул учитель, оживившись. — Да, да, вспоминаю… Вы бывали здесь?

— Был, как же.

— В таком случае простите. Я недавно здесь учительствую… Может, в комнату зайдете? Но… — замялся учитель, — у меня каморка… сырость…

— А, черт! Куда же мне? — раздраженно бросил Войданов.

— Стойте-ка! Я вас сведу к мужичку, у которого столуюсь. Он — порядочный человек… Приютит. Накормит…

— Что делается! Когда только все это кончится?

Учитель раскрыл зонтик, поднял его высоко над головой, заглянул под него.

— Нам с вами придется под одним куполом шагать.

— Благодарю за любезность… я все равно теперь как мокрая курица.

— Ничего, ничего… Простите, как ваше имя-отчество?

— Аркадий Аркадьевич.

Учитель поклонился и, приблизив кончики пальцев к груди, сказал:

— Кузьма Ферапонтович Шуликин.

Они пошли быстрее…

— Аркадий Аркадьевич? Не забыли! Милости просим. Проходите без стеснения, двери нашей маленькой хатенки всегда открыты для добрых людей.

Такими словами встретил Водайнова Вовчок — юркий, с серенькой бородкой, живой мужичок.

— Какое счастье, Матвей Матвеевич! — радостно воскликнул Войданов. — Вот уж не думал… Я мокрый… Может, разрешите здесь сбросить пальто?

— Не беспокойтесь. Идите прямо — и никаких… Раз попали к мужику — городские деликатности долой. Как вы скажете, Кузьма Ферапонтович? — Не давая ответить учителю, хозяин продолжал: — Женушка! Надо вот пальто обсушить. Да чайку заварить покруче, чтобы гражданина революционера пот прошиб.

— Да будет, будет, о чем там говорить! — засеменила по сенцам сухая, жилистая старушка. Она взяла у Войданова пальто и кепи и объявила, что обед на столе.

Аркадий Аркадьевич и Вовчок зашли в другую комнату и сели за круглый стол.

Войданов смотрел на крепкого, улыбающегося хозяина и умиленно думал: «Вот он, настоящий целомудренный мужик, светлый прообраз будущего вольного хлебороба. Вот он, забитый пахарь, который своим хлебом кормит человечество и дает ему возможность существовать. Он пронесет над миром подлинный идеал свободы и воли».

— Что вы так смотрите на меня? — спросил Вовчок. — Неужто изменился?

— Да, немного есть.

— При такой жизни за день можно состариться. Разор! Да. Разор и полное разрушение человеческой жизни, — философски произнес он и опустил голову.

— Зато и поумнеть можно. Беды и трудности двигают людей вперед, они заставляют думать.

— Оно конечно, верно и по-прекрасному сказано вами это, — опять перебил Вовчок. — Должен вам сказать, что жил я хоть и в труде каторжном, но без нужды, кусок хлеба всегда был… Да, Аркадий Аркадьевич, мужик всегда, во всех веках, кусал горькое, а о сладком только мечтал. Оно хорошо, что хоть мечтать хотелось. А теперь, когда эта варварова война и эти иноземные нашествия забрали детей, покалечили, побили… Забрали лошадей… Забрали хлеб… Вот тут и подумаешь… Я, к примеру, и сам думаю. Смотришь, рассчитываешь, примеряешь: какова она будет, жизнь, впереди? Все программы перебрал — и большевицку, и меньшевицку, и вашу, эсерску. Все прикидываю, которая из них для мужика потеплее.

— Да, жизнь общими усилиями надо будет делать, — вставил Войданов, глядя на Вовчка и насмешливо улыбаясь.

— Вот вам чай, грейтесь, Аркадий Аркадьевич, и сейчас же в кровать. Малинки дадут, пропотеете — и вся простуда улетучится. Уйдет, как черт от ладана… Только ты, Домнушка, в лампочку подлей керосинчику: Аркадий Аркадьевич — образованный человек, он почитать любит на сон грядущий. А может, мы с ним кое о чем покалякаем… Я так рад, что вы попали в мою хату! Вы такой гость у меня, который всю революцию, кажется, знает наизусть… Ах ты, господи! — крутнул головой Вовчок и поднялся со стула.

— Сидите, — сказал Войданов.

— Нет, у меня сегодня неотложное дельце. Часика на два отлучусь.

В сенцах Вовчка встретил высокий, худощавый молодой парень в солдатском желтом полушубке. Он, прищурив глаза, шепотом сказал:

— Ну, тятя, я готов. Пойдем. Я прихватил обрез, а тебе вот железная палка.

2

Ковров забрел в деревню — «чинить» крестьянам сепараторы, швейные машины. Осторожно потолковав с бедняками и с фронтовиками, он решил созвать их всех вместе, пользуясь отсутствием вооруженных белогвардейцев.

На косогоре против деревни, за глубоким рвом, стояла на отлете маленькая хатенка с небольшим приусадебным участком земли, огороженным невысокой стеной из камня.

Когда стемнело, люди стали поодиночке подходить к хате. Ковров отобрал одного парня, выставил его в качестве часового во дворе и возвратился в избу, где ожидали его собравшиеся бедняки. Все они расположились на куче соломы, сложенной в углу большой комнаты, рядом с невысокой русской печкой.

В хате стоял дряхлый стол, несколько расшатанных стульев. В углу — иконы, на окнах — горшки с цветами.

Собравшиеся, ожидая односельчан, подшучивали над толстой старухой, известной «странницей» и «пророчицей». Совсем недавно один начальник волостного управления бросил ее в подвал за «предсказание будущего», в котором он усмотрел предсказание революции.

— Ну что, бабуха? — сказал высокий, сильный парень, снимая потрепанную шинелишку и располагаясь на соломе. — Лежишь на печи та грызешь кирпичи?

— Эге ж, красавчик, попав у точку! — засмеялась старуха, обнажая почерневшие зубы. — Внучку присыпляла, вот, бач, не спит, — она показала на русоволосую девочку лет пяти, сидевшую у нее на коленях.

Крестьяне подзадоривали парня:

— Ловко сказано насчет кирпичей! Молодец, Борщ!

— И что ты, бабуха, лежишь? — приставал Борщ. — Сходила бы в какой-нибудь город, новость какую ни есть принесла. А то, вишь, зимы нет, а ты уже в берлогу влезла.

Старуха тяжко вздохнула.

— Ноженьки, голубчик, ноженьки ломит. Кабы не они, и цепи меня не удержали бы. Я люблю волю.

Собравшиеся подмигивали Коврову: мол, видишь, какие у нас люди!

Ковров посмеивался, посматривая то на старуху, то на Борща. Ему было приятно, что люди оживились и