Дидове. Шумный приостановился, удивленный одобрительными по адресу Дидова возгласами матросов. Он решил, что теперь ему можно будет разговаривать с товарищами более откровенно. Пожалуй, можно сказать кое-кому, что он знает Степана Дидова. Как хотелось Петьке сказать всем, что Дидов подарил ему часы, которые взяли у него белые!

В кубрик влетел краснощекий вахтенный матрос и радостно объявил:

— Ребята! Сегодня в пять вечера плывем в Мариуполь. Айда на закупку провианта! Солдаты под винтовками поведут нас на базар. Умора!

— Врешь? — как-то неожиданно выпалил Шумный, пораженный известием.

— Здóрово, Петька! — сказал вахтенный. — Под винтовками… на базар! — И он расхохотался, глядя на своего старого приятеля…

В назначенное время «Юпитер» вышел из бухты и взял курс в Азовское море.

Однотонный шум винта отдавался во всем огромном корпусе «Юпитера», наполняя каюты убаюкивающим грохотом и гулом.

Шумный прошел на корму, влез на кучу канатов, прилег в ямке и задумчиво глядел на родной берег.

Солнце клонилось к западу. Гордые и могучие вершины гор, вознесшиеся к облакам, были багряными.

Под шум волн и однотонное гудение четко работавшей машины Петька начал дремать. Внезапно взлетевшие на палубу брызги разбудили его. Петька поднял голову. Пароход взял курс на Еникале. Горы на родном берегу теперь были затянуты облаками. Все скрылось, только вдалеке маячила Керченская крепость. Город слился в серое пятно с едва заметной белой макушкой Митридата.

Море было пустынно. Петька следил за белыми чайками, летевшими позади парохода, и завидовал им. Как бы ему хотелось в этот миг превратиться в чайку и махнуть к Дидову! Вспомнился горьковский «Буревестник», которого Петька знал наизусть:

— «Чайки стонут перед бурей, — стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей…»

Петька радостно декламировал и смеялся.

— Оцэ правильно, Петрусь! — пробасил кто-то.

Петьку словно водой окатило. Обернувшись, он увидел боцмана.

— Дай лапу, приятель, — сказал тот и протянул Петьке большую, с толстыми пальцами руку.

Петька робко подал свою.

— Э, браток, я давно знаю, кто ты… и откуда прибыл, — медленно, с расстановкой, промолвил боцман, садясь на кучу канатов. — Знаю, кого ты спас от смерти морской.

Петьке стало не по себе.

— Я следил за тобой давеча, дружок, и видел, як ты переживав за Дидова. Ха-ха, я старый наблюдатель! Я, браток, маю такие глаза, што в спину смотрю, а душу насквозь бачу. Волк, волк, та ще й соленый! Не одну корабельную крысу за хвист поймав…

«Вот так фунт», — подумал Шумный и глубоко вздохнул, боясь выдать свое волнение.

— Раньше я таким не був, — продолжал боцман, озираясь изредка по сторонам, — не различав я. А вот поднялася буря з огня революции, она нашему брату глаза разодрала, только дывысь тэпэр добрэ. Так говорыть вона: «Замечай, дэ твой маяк, дэ твой огонь, настоящий огонь твоей души». Тэпэр с этим светом — вот як чайка. Хорошо ты тут говорил им. Правильно. Лети разумным полетом все вперед и все дальше. И-и-их!

— Это я стихи читал! — сказал Шумный.

— Эх, ты! Який хитренький!.. Неужели ты мэнэ не понимаешь? Я ж свий…

Шумный, прищурив глаза, смотрел на боцмана насмешливо.

— Ставридин мне все рассказал, — пригнувшись к Петьке, зашептал боцман. — Дурень ты, Петька, дурень! Он мой друг, недавно бежал из-под ареста, в катакомбах под городом живет. Как-то выполз вечерком, был у меня, вот про все и рассказал. Колдоба освободил его.

— Не верю, — уронил Шумный и подумал: «Какой же это Колдоба?»

— Тише! — прошептал боцман, хватая за рукав парнишку. — Никаких разговоров! А як што — в топке сожгу або за борт. Пойдешь раков кормить… Смотри, не ляпни чего своему Евсеичу. Я-то его не боюсь, я знаю, што он був против царя. Но и не за свободу. Он за бога и за хорошую службу… Тут капитан язва. Сам понимай: привел вот белым «Юпитер» и сдал в полной сохранности. Говорят, не дал команде затопить. А морячки здесь — наши! Теперь понимаешь?

— Понимаю, — доверчиво ответил Петька.

— Молод и зелен ты ищо.

Шумный тихо спросил:

— Какая власть в Мариуполе?

— Белая.

— А зачем же едут с нами офицер и эти пять солдат?

— Сопровождают, боятся, штобы мы не увели к большевикам пароход.

— А-а-а, вон оно что…

— Да, но сичас, кажется, нема ни одного порта советского, все порты у белых.

Стемнело. Берегов уже не было видно, небо чистое, звездное, ветер улегся, море стало совсем спокойным. Двигаясь вперед, пароход оставлял за собой молочно-белую пену. Тяжелые вздохи машины, звон работающих механизмов слышались в ночной тишине.

— Если Красная Армия недалеко от Мариуполя, тогда мы…

Боцман помолчал и ответил:

— Думаю, що уйдем, там дэсь близко ходыть ридный наш батько Махно.

— Махно?!

— Эге ж, Нэстор Махно, — подтвердил боцман.

— Он же бандит!

— Чудак ты, Петро! Хиба ж так можно говорить, надо же разбираться в делах революции и во всех ее партиях. Махно — мой земляк, учитель, я его знаю, он каторгу прошел… Махно — анархист, а эта партия — выше усих партий… Слухай, я тоби все объясню. Анархисты — это весь уксус и вся эксенция революции. Тут никакой власти не признается, сам соби воля: як твоя голова, розум твой говорить тоби, так и живи… Знаешь, Петро, я тэпэр никаких властей не признаю, терпеть их не можу над собой, надоило, ей-богу, правда. Все равно уси партии будут переходыть, и прийдэ время, што уси прийдут к анархической партии. А чего мучиться, ждать? Пэрэшагнув уси етапы — и прямо в эксенцию слободы, и квита… Вот так-то милый.

Он похлопал Шумного по плечу и ушел.

2

На вторую ночь, к рассвету, «Юпитер» приплыл в Мариуполь. Ему не разрешили причалиться к молу, он бросил якорь посредине бухты, развернулся по ветру, остановился, натянув цепь. Вскоре матросы повезли на шлюпке капитана парохода и офицера — прапорщика с рябым лицом, сопровождавшего пароход. Высадив их на берег, матросы вернулись обратно. Капитан запретил команде, за исключением артельщика, выходить на берег.

После двух дней стоянки на якоре «Юпитер» стал под погрузку угля. Капитан, боясь, как бы не дезертировали люди с парохода, отобрал у всех документы, разбил команду на три смены и посменно выпускал на берег, в город. Если кто не явится из смены, то ни один больше не увидит берега. За одного должны отвечать все.

Один из кочегаров, вылезая из трюма, сказал капитану:

— Вы бы лучше, Андрей Егорыч, побеспокоились, чтоб нам жалованье платили. Куда мы пойдем? Идти некуда, у нас детвора без хлеба дома сидит.

— В Керчи все