прочитаю вашу историю! – Диккенс хлопает в ладоши, затем прижимает пальцы к губам и склоняет голову, рассматривая меня. – Но пока позвольте мне кое-что сказать.

Он щурится, будто пытаясь прочитать мои секреты.

Я смотрю под ноги, изучаю траву. Не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным врать мне, просто потому что мы оказались партнерами по разговору.

– Да, вижу. Все так, не правда ли?

Я поднимаю взгляд на него. Что он увидел?

– Подозреваю, что вы еще в самом начале пути. Не уверены… Может, даже… отказываетесь от своего дара?

Он ждет – кажется, какого-то сигнала от меня.

Я киваю, не зная точно, что подтверждаю.

– Я думаю… – Его голос становится задумчивым, даже любопытным. – Вы чувствуете его, но отвергаете. Возможно, чтобы сосредоточиться на выживании. Мы часто думаем, что должны поступить так. Или может… вы поверили, что счастье для вас лежит в довольствии малым.

Холодный ветерок перебирает мне волосы, я вот-вот расплачусь. Странное место этот Сад.

Диккенс берет меня за руку и накрывает мою ладонь второй рукой.

– Боюсь, что Божья искра похоронена в тебе под ранами, девочка моя. Голоса из прошлого посеяли сомнение в поиске чего-то большего… поэтому ты усвоила практичность, и… омертвела.

Он писатель или психиатр?

Я прочищаю горло под наплывом чувств и отворачиваюсь.

– Ох, что же я наделал? – Он наклоняется ко мне. – Мы собрались здесь, чтобы друг друга подбодрить, а я вас расстроил.

– Нет. – Я смотрю на него. – Нет, я ценю ваши слова. Мне надо будет подумать.

– Не размышляй слишком долго, девочка моя. Опасно отвергать свой дар.

Где-то я это уже слышала.

Но пришла моя очередь сказать что-то Сэму, хотя это и кажется невозможным.

Я улыбаюсь Диккенсу, убираю руку из его теплого объятия, и поворачиваюсь к скульптору.

Он рассматривает траву.

Знакомое чувство.

Я вспоминаю его слова о скульптурах.

«Они говорят… Узри нас»

– Моя очередь, – я говорю радостным тоном, привлекая к себе внимание.

– Ты не обязана…

– Чушь. Если Ч. может приободрить меня, хотя мы встретились только что, я тоже так могу.

Сэм вздыхает, поднимает голову и кивает.

– Окей. Я думаю, тебя тревожит, может быть, ты боишься, что непризнанная работа ничего не стоит. И так как ты по сути своей – художник, ты временами боишься, что это ты ничего не стоишь. Ты хочешь растрогать людей, воздействовать на них своим искусством. Как то, что ты говорил про книги Ч.

Челюсти сжаты в ответ на мои слова, но он не в гневе. Кажется, я задела нерв и он пытается контролировать чувства.

– Тебе нужно вновь познать красоту. Оживить ценность собственного творчества и его места в мире. Не важно, признают тебя – или не признают – другие.

Откуда во мне эти слова? Будто из глубин моей души – я как будто подражаю Диккенсу, но они всегда были внутри меня, а я не прислушивалась.

– Ты расстроен. Ты хочешь сдаться. Но нельзя сдаваться. Миру необходимо услышать то, что только ты можешь сказать.

Он тяжело дышит, поникнув головой.

– Ты важен, С. – Я беру его за руку. Жду, пока он посмотрит мне в глаза. – Я вижу тебя.

Он сжимает мне руку с силой человека, которого вытянули из бездны.

Я пытаюсь улыбнуться, но вместо этого сама всхлипываю.

Хочу остаться так, рука в руке, и не отпускать никогда.

Снова звон бокала из центра Сада.

Наша ведущая простирает руку с браслетами над толпой, словно благословляя.

– Может, вы закончили, а может, нет. Скоро кое-кто споет нам, и вам это очень понравится. – Она поворачивается к джаз-трио. – А сейчас давайте поблагодарим наших друзей, Д, И., и, конечно, Б. за пианино, за доставленное удовольствие.

Раздаются оживленные аплодисменты и пара выкриков.

Женщина постарше за пианино, Б., немного смущенно встает на ноги. Она кланяется на несколько сторон, откуда раздаются аплодисменты.

Диккенс испарился, или, быть может, его увели. Он болтает с группой неподалеку, будто наше время вместе, хоть и приятно проведенное, всего лишь малая часть его вечера.

Сэм тем не менее остается рядом со мной.

Но ненадолго.

Ведущая вечера подходит к нам. Лицом к лицу она еще красивее.

– С., тебе необходимо познакомиться с Д. и Х.! – Она улыбается мне. – Вы же не против, если я его на минутку украду?

Она тянет Сэма за руку, не дожидаясь моего ответа.

Он ловит мой взгляд с нечитаемым выражением на лице.

Я хочу верить, что ему жаль со мной расставаться. Я киваю, машу рукой и немного отворачиваюсь, разрешая ему оставить меня, не испытывая чувства вины.

– Я вернусь, – говорит Сэм, глядя мне в глаза. – Скоро.

Слова разливаются в груди теплом, как вино.

Оставшись стоять с пустыми руками, я не знаю, что делать. Свою тарелку я оставила в павильоне, но, оглядываясь назад, я ее не вижу. Кажется, неприятной уборкой здесь занимаются невидимые горничные.

От волнения начинаю заламывать пальцы. А вдруг кто-то видит, как я нервничаю, как непопулярная девчонка на вечеринке?

Нужно чем-то занять руки, поэтому я иду обратно к столу с едой. Возможно, настало время для десерта.

Но эмоциональные качели за прошедший час скручивают живот, и даже тарт с темным шоколадом и карамелью не привлекает меня.

Я беру уже наполненный бокал шампанского. Сегодня было много выпито, но им удобно занять нервные пальцы.

Я проплываю сквозь толпу, пытаясь казаться уверенной и готовой к разговору, а не отвратительно одинокой. Годы опыта подсказывают, что это не так-то просто.

Пожалуй, стоит разведать дальний конец Сада, куда я еще не заходила. Может, кто-то начнет разговор сам, и я смогу задать свои вопросы. Пока что я не продвинулась в поисках ответов.

Я прохожу мимо дружеских споров, шуток, задушевных разговоров, мимо молча наблюдающих пар.

Я захожу дальше, чем за весь вечер, в сторону, заслоненную бамбуковыми зарослями.

Передо мной появляется пергола – решетчатый коридор, увитый зелеными сердечками листьев и белыми цветами ипомеи. Под плоским потолком развешаны гирлянды, по углам висят прозрачные занавески цвета облаков. В дальнем конце в каменном углублении горит теплый костер.

Я подхожу тихо, незаметно для фигур, разговаривающих на роскошном белом диване. Остаюсь в тени, у тонкой пальмы.

Собеседники не похожи друг на друга во всем. Увесистый чернокожий мужчина, одетый в черный смокинг, белую рубашку и черный галстук-бабочку, придерживает рядом с собой трубу. Другая фигура, женщина тонкая, как жердь, и бледная, как алебастр, закутана в переливающиеся полотна, из-за чего напоминает греческую богиню.

Никаких опознавательных признаков – а в трубачах я не разбираюсь.

Мне любопытно, поэтому я прислушиваюсь к разговору.