– Лучше ящик водки, – флегматично протянул Влад, – еслижива останешься. Три-четыре процента обычно идут в расход после операции. Аперед этим записки пишут – мы, мол, не в претензии…

– Ну что ты человека пугаешь? – Лева незаметно взял насебя функции моего опекуна, доброго дядюшки забитой старой девы. – Мы-то ужточно в счастливых девяносто шести процентах!

– Дум спиро спэро! [6] – веселился Влад.– Наркоз переносишь?

Первую и последнюю операцию мне делали в шесть лет –вырезали аппендицит – только и всего, так что ничего вразумительного по этомуповоду я сказать не могла.

– Вобьете колипсольчик, – инструктировал Лева, – отколипсола еще никто не умирал.

– Магистэрдиксит [7], – сыронизировалтонкогубый хирург, который все больше и больше нравился мне, – не пора ли тебеулетать, друг мой?

– Пора, пора! – Лева облегченно вздохнул и заулыбался.– Оставляю тебя в этих жестких лапах и надеюсь увидеть в следующей жизнипроцветающим манговым деревом… А то людей она не очень-то балует! Дай-капосмотрю в это твое лицо последний раз. И, может быть, на следующем твоем лицеопрометчиво женюсь… Ты, кстати, за границу не собираешься? А впрочем, все этоменя не касается…

Влад проводил меня в маленькую комнатку, где были толькозастеленная кровать и телевизор.

На кровати лежал пульт от телевизора, окна были плотноприкрыты жалюзи.

– Туалет и ванная рядом. Отдыхай пока. – Не очень-то онбыл разговорчив.

…Когда через десять минут в дверь заглянул Лева, я все ещерастерянно стояла посреди комнаты.

Лева поболтал в воздухе связкой ключей, прежде чем протянутьее мне.

– Последний благородный жест! – провозгласил он. –После операции месячишко поживи в моей квартире… Пока повязки снимут и можнобудет безболезненно выходить на улицу. Больше не могу, извини. Квартирапродается, в июле родственники приезжают из Овидиополя, чтобы ее с рук сбыть. Ясо старухой договорюсь, с первого этажа, Софья Николаевна зовут. Присмотрит затобой, продукты будет носить.

Я молчала, и Лева забеспокоился.

– Старуха кремень, бывшая троцкистка и праваяоппортунистка, не подкачает. Скажу, что ты моя родственница, она их уймуперевидала… За продукты придется платить, но у тебя деньги есть, надеюсь. Владтебя отвезет в город. Ну, вроде все сказал. Удачи тебе.

– И тебе.

…А потом была операция.

Влад пришел за мной, тихой и чисто вымытой, когда я смотрелав щелочку окна, приподняв жалюзи. За окном была летняя ленивая жизнь, девочкаиз соседнего дома каталась на велосипеде по аккуратно выложенным каменнымдорожкам участка. Бил крошечный фонтанчик, чисто вымытые обкатанные камни у егооснования блестели, ни разу не виданные мною цветы складывались в причудливыйгеометрический узор – должно быть, владелец соседнего дома, преуспевающий отецдевочки на велосипеде, на совесть проштудировал фотоальбом “Ландшафты Японии”…

– Ну что, идем на заклание? – весело спросил Влад.

– Да. Я готова. Через пять минут.

– Хорошо, пять минут, не больше. Жду тебя воперационной.

Влад ушел.

Я еще раз бросила взгляд на фонтанчик и камни, а потомвернулась в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало.

Последний раз.

Мне вдруг стало жаль моего лица, ведь я расставалась с нимнавсегда и не знала, буду ли счастливее с новым… Я провела кончиками пальцев погубам – их целовали и Иван, и Нимотси, но теперь их нет в живых. Веньки тоженет в живых, а ей нравились мои глаза – нравились настолько, что она решиласделать себе такие же. Всего лишь уловка, чтобы обмануть данную тебе судьбу.

Но разве ты не делаешь то же самое?

Я вдруг почувствовала, что вся прошлая жизнь выходит изменя, стремительно исчезает, как вода в воронке. Я еще не знала, какой я буду,но прежней я не буду никогда. И не проживу жизнь, которую должна была прожить.

"Зато будет другая, только не бойся ее”, – посоветовалИван.

"И мужиков не бойся, пусть сами тебя боятся”, – добавилНимотси.

"А по-моему, здорово! – сказала Венька. – Тебя неузнают те, кто знал тебя раньше, зато узнают все остальные…"

Я прикрыла глаза в знак согласия и вышла.

…Они уложились в шесть часов – стандартное время для сменыобраза. Я провалилась в вату наркоза под латынь Влада и сокрушенные стенанияего анестезиолога Витеньки о том, что нитка “шесть нолей” стала простоомерзительной и проще прошивать любителей “дольче вита” сапожной дратвой дляостроты ощущений, если уж красота требует жертв.

Вхождение в наркоз было мягким, сердце упало, как это бываетв воздушных ямах; мимо пронесся нестрашный мертвый Иван на каменных плитах;нестрашный мертвый Нимотси, залитый кровью; нестрашная Венька на асфальте,лицом вниз – их смерть протягивала мне участливую руку, она была мила ипредупредительна, она приглашала зайти, раз уж ты очутилась поблизости от ееограды, увитой диким плющом…

Через шесть часов все было кончено.

Я же полностью пришла в себя лишь через сутки, погребеннаяпод маской.

Коллодийная повязка – вот как это называлось.

Голова немного кружилась, я не ощущала собственного тела, ялежала и прислушивалась к себе. Ничего не изменилось, все прежние страхивернулись ко мне с новой силой – я тихонько застонала. Ты одна, ты совсем одна,даже твое лицо изменило тебе, сколько же сюрпризов оно еще преподнесет, Богзнает… И что делать с этим новым лицом?

У разведчика, десятилетиями пасущегося в чужой стране,несомненно, были преимущества – у него была легенда, у него была резидентура, унего была ампула с ядом, вправленная в зуб мудрости. У меня же не было нилегенды, ни имени для легенды, я была уязвима. Я была настолько уязвима, чтопризвала свои голоса и несколько минут лежала, сжавшись в комок, неистово, какЖанна д'Арк, ожидая их.

И они пришли, в привычной последовательности, собрались насовет, перед которым стояла я, готовая принять любое их решение – если толькоони узнают меня.

– Ну, давайте, – подбадривала я их. – Ведь это же я, я…И я жду вас!..

"Выглядишь фигово, – наконец отозвался Иван, – краше вгроб кладут”.

"Насчет гроба тебе виднее, – подколол его Нимотси, – аиз имен посоветую Анну. Вполне интернационально, легко приживается на любойпочве и на любой роже. И будет держать тебя в рамках, чтобы не зарывалась”.

"С таким именем только в богадельню. Салфетки крючкомвязать, – не согласилась Венька, – никакого куража”.