В комнате было темно, мягкий свет шел только от экранамонитора, на котором застыли два изображения не похожих друг на друга людей.Попискивала легкомысленная электронная музыка, похожая на китайскиежизнерадостные гимны времен культурной революции.

Витенька, сломленный спиртным, уже лежал головой наклавиатуре.

– Ну, хватит игрушку гонять, глаза попортишь, – призвалспящего Витеньку Влад, – или за столько лет не насмотрелся?

Витенька не отзывался.

Влад с трудом поднялся, опрокинув на ходу банку с маслинами,и направился к компьютеру. Затем небрежно сбросил голову своего ассистента склавиатуры и вытащил дискету.

И повернулся к двери, ко мне.

Я инстинктивно отпрянула, хотя понимала, что видеть меня онне может.

А дальше последовало совсем уж странное: Влад, сопя, отогнулковер, вынул паркетную половицу и сбросил туда дискету.

– Так-то лучше, – сам себе сказал он, – и нет никакогокорпус деликт…

Я осторожно поднялась и направилась к себе в комнату. Мне ненужны были чужие тайны, я не знала, что делать со своими.

Но едва я улеглась в кровать, как дверь комнаты отворилась,и в нее просочился Влад. Стараясь не шуметь, он снова присел на пол, сцепивруки под острыми, нескладными коленями. Я не знала, сколько времени мы пробыливот так, рядом, в темноте. Я слышала его прерывистое дыхание, а он, должнобыть, слышал мое, слишком спокойное, слишком деликатное для сна. И не верилему.

Иначе зачем ему было спрашивать тихим и неожиданно трезвымголосом:

– Ну что, с возвращением?

– Похоже на то, – я выбрала нейтрально-отстраненный тон.

– Давно не спишь?

– Не знаю. Сейчас день или ночь?

– А какая разница? Прошло двадцать три часа плюс шестьчасов на твою сборку и замену элементов… Вот и считай…

Мы помолчали еще.

А потом я бесстрашно спросила, как в детстве, когда мнехотелось поскорее вырасти, как будто это обещало сплошной праздник и короткуюнезависимую стрижку вместо крысиных хвостов:

– А какая я буду?

– Такая же. Такая же, как была, – не сразу ответилВлад. – Не обольщайся на этот счет. Если тебе нравились дожди в начале весны,то и будут нравиться, и глаза увидят то же, что и видели, и гриппом болетьбудешь так же. Вот разве что за сиськи тебя кто-нибудь похвалит.

– Это обнадеживает. Кстати, мы даже не познакомилисьпо-настоящему. Меня зовут Ева, – пустила я пробный шар. Имя прозвучалоестественно, оно уже было приручено и теперь стояло смирно, подсунув голову подмою ладонь, – Ева.

– Сочувствую, – равнодушно сказал Влад.

– Наверное, я должна поблагодарить вас.

– Можно не утруждаться. Деньги-то заплачены. Тыплатишь, я делаю работу. Да-а… “Фэци квод потуи, мэ-лиора потэнтэс”…

– Это латынь? Я не знаю латыни.

– Я сделал, что мог, – кто может, пусть сделает лучше.

– Вы всегда изъясняетесь на латыни?

– Нет. Иногда перехожу на французский. Если многовыпью.

– А что еще вы делаете, когда много выпьете?

– Иду спать. Вам тоже советую. Еще день отлежитесь, апотом Витенька отвезет вас в Москву. Через три дня снимем швы. И никакойсамодеятельности с повязкой, – он помолчал, – Ева. Иначе будете биты.

– А я быстро к нему привыкну, к новому лицу? Не будетникаких затруднений?

– Главное, не оставить его где-нибудь, приняв за чужое.– Я не видела его в темноте, только полоска зубов из-за раздвинутых в ухмылкегуб – влажно блестевшая. – Привыкнете, куда денетесь. И не давайте ему свободы,новые лица так и норовят тебя подставить. Держите ухо востро, мой вам совет.

– Спасибо, я учту.

И я вдруг подумала, что мы с ним обращаемся друг к другу на“вы”, первое знакомство, недорогой, но респектабельный ресторан, свечи и дажецветы, самое время писать друг другу благоглупости на салфетках.

– Странно, что сейчас вы со мной на “вы”. Вчера вы небыли так почтительны.

– А я и не почтителен. Просто много выпил.

– Вы женаты, Влад?

– Нет.

– Если все обойдется… Если удастся, я хотела сказать…Можно мне пригласить вас на ужин? Когда-нибудь?.. – Я была под защитой маски, иэто позволяло мне нести всякие милые пустяки, от которых я в ужасе бежала быеще неделю назад – ты становишься кокеткой.

Хорошо, что не кокоткой.

Не очень бы и удалось тебе в этой вратарской маске. Ты быеще коньки надела и тогда приглашала бы молодого человека в-“Славянский базар”…

– Нет. Не стоит приглашать меня на ужин.

– Даже если все образуется как нельзя лучше и я получуименно то лицо, которое вы мне напророчили?

– Тем более нет… Поменять лицо – это все равно чтопо-крупному солгать. Сжульничать в игре. И чем лучше оно получится, темизощреннее будет ложь. А начав лгать, уже невозможно будет остановиться.

– Вы забыли что-нибудь добавить по-латыни.

– Тогда пришлось бы вам переводить. А я устал сегодня.Чертовски устал. Но перед тем как уйти, хочу посоветовать вам одну вещь…

– Сугубо медицинскую.

– Нет, о медицине мы будем говорить завтра и на “ты”…Если вы уж выбрали это имя… А вы ведь выбрали это имя?

– Но…

– Держите его в узде, иначе оно черт знает куда васможет завести. И черт знает кто слетится на него, людям нравятся такие имена,они их интригуют. Опасайтесь его.

– Мне есть чего опасаться, кроме имени.

– Вам виднее. Но это только в кино девицам с такимименем достается самый лучший парень, самая породистая собака, самая свободнаястрана и хэппи-энд в финале.

– Господи, что вы знаете о кино?

– А вы?

Стоп-стоп, тебя проверяют, закидывают крючок с наживкой изтвоей прошлой жизни… А тебя больше не касается твоя прошлая жизнь, с ее пишущеймашинкой и уймой сценариев. Но, возможно, тебе наконец-то удастся завестидлинные ногти, которые не будут ломаться о жесткую клавиатуру, особенно оклавишу заглавных букв… Ева обязательно отпустит себе длинные ногти. Холеныедлинные ногти, если все закончится благополучно.

– Лет пять не была в кинотеатре.

– А я ненавижу кино. Ненавижу, но большинство строитжизнь по его правилам, так что ничего поделать нельзя. Вытаскиваютодну-единственную историю и гонят до самого конца. А всем эпизодическимперсонажам – либо пуля в голову, либо реплика в массовку. Дерьмово бытьэпизодическим персонажем, а?