– Шикарная грудь – это еще не все. Главное – уметь еюхорошо распорядиться… Дискомфорт не чувствуешь? Вообще, как счувствительностью? – Влад профессионально безразлично занимался моей грудью.

Это не было болезненным, но оставляло ощущение нереальностипроисходящего: неужели это я, цинично подправленная человеком, который мненравится и которому я совершенно безразлична? Я ничего не знала о нем, и он нехотел знать обо мне ничего… Нет, кое-что я все-таки знала: дискета подпаркетной половицей, одна из немногих его тайн, связанных с риском. Не нужнобыть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что он делает криминальныепластические операции, и одно только это заставляет его пить водку и толькотогда обращаться к женщинам на “вы”… Но все-таки он был симпатичен мне. Человек,рассматривающий других людей как бракованный материал – с точки зрениякоррекции носа и иссечения избытков кожи лица; мужчина, набивающий женскиегруди силиконовыми и полиуретановыми валиками вместо того, чтобы целовать их.

Бедняжка.

Я впервые поймала себя на мысли, что это слово относится ккому-то другому, не ко мне. Конечно, Ева вступила в свои права – загнанной вмышеловку Мыши становилось все меньше; она смиренно сидела лишь в складкахлицевых кровоподтеков, но и это скоро пройдет, и тогда ее не останется совсем…

Последующие две недели Витенька исправно делал мнеперевязки, я исправно ходила на электрофорез в районную поликлинику – понаправлению, выписанному Владом.

Тогда-то и решился вопрос с фамилией для Евы. Ни одна изсуществующих не подходила имени “Ева”, и я решила остановиться на “Апостоли”,именно так, ударение на предпоследнем слоге. Эта фамилия принадлежала шумнойсемье греков из двора моего детства, красивой и легкомысленной старшей дочериАфине, которую все звали Афкой. Я помнила, как курчавились завитки у нее нависках и как рано созревшие южные мальчики задирали ей юбку в надеждеподсмотреть верхнюю часть стройных, как колонны, ног; так “просто Ева” сталаЕвой Апостоли, что и подтвердил в своем липовом направлении Влад.

Я трусила отчаянно, но до меня никому не было дела – все этимужеподобные медсестры в несвежих халатах и туфлях на низком каблуке былизаняты только собой – своими вечно пьющими мужьями и отбившимися от рук детьми.Иногда я завидовала их простой и ясной жизни, иногда они раздражали меня, но отэтого невидимый барьер между нами, между мной и остальным миром не исчезал.

Несколько раз я принималась за дневник Нимотси, но сил нанего явно не хватало. Были прочитаны только первые страницы, относящиеся кдебюту в Греции, – в них Нимотси еще млел от тепла и перспектив, которые моглидать шалые порнографические деньги. И ничего, связанного с дикой историей,заставившей меня на полном ходу выскочить из старомодного пассажирского поездамоей жизни. Ничего не значащее описание я нашла вечером, грызя жареный арахис,оно относилось ко дню, предшествующему началу съемок. Почти год назад.

В изложении расхлябанного почерка Нимотси это выглядело так:

"23 июля, остобрыдшая Греция.

Делать нечего, чешу яйца, разъевшиеся на греческой кухне.Дерьмо еще то, хочется пельменей. Морепродукты стоят в горле и шевелятплавниками. Наши восточноевропейские профурсетки соблазняют волосатых грековгладкими жопами и торчащими сиськами. Все шляются без лифчиков, Патриарх всеяРуси предал бы их анафеме. Но выглядят неплохо.

Сегодня утром приехал ретивый козлик в окружении двухтелохранителей, босс из боссов, мать его! Я сначала принял его за одного избультерьеров, которые по дурацкому сюжету проводят экзекуции, – такие же плечи,прущие из-под футболочки. Ошибся, блин, совсем нюх теряю… Но быстро понял, чтопальцем в небо, – козлик произвел осмотр поголовья, пожал мне лапку и отвалил вапартаменты наверху. Из всей нашей порношатии разговаривал только с дурищейЮленькой – на предмет “нравится ли вам Греция ?”, удалился с ней на часок все вте же апартаменты. Нас, быдло, туда не пускают, из опасения, наверно, чтопобьем вазы и остатки скульптур, стибренных из Парфенона.

Козлик продефилировал с холеной рожей, словам, выход барынив людскую.

Чернь выхода не заметила, все до одури смотрят киношку повсем греческим каналам или сидят в бассейне. Про киношку – сюжета ни хрена непонимают, потому что на греческом, так, общий пафос улавливают. Посочувствуютгероиням – таким же дурам, как и они сами. Никое принес немного травы,раздавили косяк, но кайфа нет. Юленька обещала героин, уже после того, каккозлик благополучно отчалил. На радостях, должно быть, – козлик оказалсярусским, хотя почему-то передо мной шифровался, отделался этакиминтернациональным “хай”. Юленька говорит, что обещал ей хорошую работу послефильма. Само собой, где-нибудь в офисе раскорячиваться лучше, чем передкамерой, ну, посмотрим. Поделилась женским несчастьем – больше не трахался, аизучал, как изучают бразильских черных тараканов, но татуировка у него на плечекрасивая, то ли ящерица, то ли дракон, она не разглядела, но обязательносделает себе такую же, цветную – вот она, женская логика. Не разглядела, носделает… Или это всеобщая логика? Я ей сказал, что с этой ящерицей у нееэнергичнее получилось бы предаться утехам страсти, чем с этим пресыщеннымпадлой-козликом. Она согласилась. Говорит, что у нее от героина в башке бродятмедведи, а сама она атакует медведей с воздуха, сидя на какой-то гагаре…Загадочная русская душа. Я, должно быть, увижу что-то вроде лепрозория подКурган-Тюбе, вот где снимать, вот где натура, ну что же за жизнь сволочная…Завтра начинаем нашу бойню, хотя непонятно, почему еще не подвезли краску длясъемок, непонятно, чем актрисулек мазать, разве что соусом “Чили”… Гримера тоженет, ожидали вчера, а он не явился, сволочь! Не иначе шерстит публичные дома,игнорируя наш интернациональный бордель. Бультерьеры-мальчики держатсяособняком, все мрачного вида, настоящие садисты, во всяком случае, по рожамясно, почему они подвизаются здесь, а не на рекламе стирального порошка и кремадля обуви. Оператор в душе явный извращенец, целыми днями долбится сраскадровками; девки ему охотно позируют во всех ракурсах, делают намеки,потому что хорошенький, но, судя по всему, он предпочитает совокупляться спрофессией. Поляк, зовут Михай, закончил киношколу в Лодзи. Вчера набил мнеморду только потому, что я обозвал Занусси творческим импотентом. Занусси еголюбимый режиссер, надо же так вкуса не иметь. Но в качестве компенсацииподцепил у него парочку выражений типа “лайдаки пся крев!” в контексте “ну, выи суки!” и “ище польско не сгинело” в контексте “будет и на нашей улице пеньгореть, но фиг кому дадим руки погреть!”.

О, кто-то стучится в мое бунгало. Юленька с героином,печенкой чую! Спокойной ночи, Игорь Васильевич, великий режиссер, удачного тебедрайва…"

Дальше был пробел, следующая запись относилась к тридцатьпервому июля, буквы заваливались друг на друга так сильно и от строчек вдругпахнуло таким ужасом, что читать дальше я просто побоялась и спрятала дневникна самое дно рюкзака, туда, где лежала видеокассета. Да, еще и видеокассета, новидео у Левы не было, должно быть, продал по случаю перед отъездом. А если быдаже и было? Честно говоря, я не горела желанием посмотреть ее. Сначала ядолжна разобраться с собой, а потом уже со всем остальным…