"Я, между прочим, всех своих героинь называл Аннами, –огрызнулся Нимотси. – И ничего, и все были счастливы, даже призы давали. А тыбы уж молчала! Венера, надо же! Звучит просто как дешевый матерок”.

"Что-то не относящееся к тебе. Что-то совсем другое,чтобы никому в голову не пришло вспоминать тебя прежнюю… Как будто до тебя небыло никого и ничего…"

"Ева! – не выдержала Венька. – Ева, мне нравится!"

"Тоже ничего. И тоже вполне интернационально, – подалголос Нимотси. – Ты как?"

Ева, Ева – буквы запрыгали, как обручи в серсо, я легкопоймала их на палочку и произнесла вслух:

– Ева.

Имя отразилось от стерильных стен и вернулось ко мне, легковошло в меня – как нож в ножны.

В этом имени была правда моей ситуации, я была еще неизгнана из теплого рая моей жизни, я еще не искушала и не искушалась сама; яеще ничего не знала, хотя и покупала исправно яблоки у хохлушки на метро“Аэропорт”.

Ева. Пусть будет Ева.

В этом имени была правда моей ситуации, я уже была изгнанаиз теплого рая моей жизни, и никто не мог защитить меня, кроме этих бесплотныхголосов. И в то же время жизнь открывалась для меня впервые, я еще могла родитьКаина и Авеля и прожить уйму лет где угодно, так никем и не найденная…

Ева. Пусть будет Ева.

За стеной весело бубнили Создатель с ассистентом, они ещеничего не знали о моем новом рождении. Мне вдруг стало нестерпимо одиноко вмоей кровати. И я подумала о том, что на этих простынях уже лежали многие доменя; и некоторые, должно быть, тоже выбирали себе имя, схожее с моим.

"Ева, Ева”, – шептала я про себя, но даже это имя немогло защитить меня от будущего, в которое перекочевали все мои проблемы, ониведь никуда не делись… Я была далека от мысли считать дураками доблестныхрайонных следователей и судмсдэкспертов, наверняка уже знающих, что погибла нея, и о том, что именно я сняла деньги со счета. Фархад, ловкий криминальныйжурналист, – вот кто обязательно подаст мяч в игру, он и сам захочет бытьнападающим. Но в лучшем случае они проследят меня до Гули, не так-то много уменя знакомых, – но споткнутся на улетевшем в Америку Леве.

Если им вообще придет в голову связать меня с Левой.

А если придет?

Или он никому не скажет, этот гордый, замкнутый, безумновлюбленный в двух мертвых девочек узбек? Если только решит сам стать ангеломмщения… Да. Он не скажет, а они не станут настаивать, они ненавидят “висяки”,портящие им отчетность, кажется, так это называется?..

Тебе просто нужно быть готовой, тебе нужно действовать сообразноамериканской программе “переселения свидетелей”, растиражированной в боевиках.Вот только своим ФБР ты будешь сама. Изменить имя, изменить страну и попытатьсяжить по-другому. Тише воды ниже травы.

Но это потом.

Пусть с тебя снимут все повязки.

Я не знала, сколько сейчас времени, и тогда взялателевизионный пульт и нажала кнопку. Рябь по всем каналам.

Значит – ночь, а ночью нужно спать, как прилежной девочкеЕве. Повернуться на правый бочок и заснуть.

Но спать не хотелось. Я прислушивалась к голосам за стеной.Голоса не переставали бубнить.

Пойду и попрошу чего-нибудь. Водки, красной икры, печениминтая… Невозможно так долго оставаться одной в этой белой комнате, в этойледяной пустыне, где нет даже следов от саней, где воздух не дрожит от низкогосолнца…

"Что за бред ты несешь?” Я спустила ноги с кровати.

Голова закружилась с новой силой. Но ведь никто не сказалмне, что нужно лежать, лежать, лежать…

По стенке я добралась до двери, открыла ее и вышла вкоридор. Мягкий ковер приглушил мои шаги, голоса из-за полуприкрытой дверистали слышны явственнее.

У операционной я все-таки не удержалась, сползла по стене –силы быстро оставили меня, в глазах вертелся узор ковра, похожий нагеометрически правильно посаженные цветы, которые я видела накануне.

Сидя на корточках, я собиралась с духом и рассеянноприслушивалась к разговору за дверью.

– ..Слушай, а вот этого я видел! По телику, бежал изколонии и пристрелил двух человек охраны… Ты и его, надо же… Лихо он у тебяполучился! С такой рожей теперь только в госструктурах заседать! Эти дискетыдорого стоят! – Я узнала голос Витеньки, жаловавшегося перед операцией на нитки“шесть нолей”. – Ты же можешь продать их заинтересованным лицам за бешеныеденьги, а? И озолотишься. А лучше по частям. Благородный шантаж, тяни не хочу,на всю оставшуюся жизнь хватит!

– Думаешь, много осталось? Дурак ты, Витенька, – ленивосказал Влад. – Ну-ка, плесни мне аква витэ [8], и я объяснютебе, почему ты дурак… Я жив и процветаю только потому, что все они думают, чтоэтих дискет нет и в помине… Что я стираю информацию…

– А почему и вправду не стираешь?

– Потому же, почему и молчу как рыба. Хома сум, хуманинихели а мэ алиэнум путо [9]. Хочется пожить еще, отличная штукажизнь, будь она проклята! Это то??ько в моей ситуац??и она не стоит и копейки, ноза нее можно поторговаться, глядишь, и выгадаю гривенник… Эти дискеты и естьпредмет торга.

– А ведь я могу тебя заложить, – пьяненько хихикнулВитенька.

– Не заложишь. Меня уберут – тебя поставят на это местокак посвященного. А это несладкое место, хуже Голгофы… Любой неверный шажок, ипациент отправляется ад патрэс [10]. И уж тогда лихие ребяткитебя подметут, будь спокоен. И сляжешь под скромной табличкой хик яцет… [11] губошлеп. Устал, устал… Не могу больше. Устал.

– Четыре года с тобой работаю, и четыре года одно и тоже! Если устал, то бросай все к чертовой матери.

– И бросить не могу. Только о том и молюсь, чтобыумереть собственной смертью… Но чую, чую – не дадут. Тогда уж всех за собойпотяну. Всех, если начнут рыть мой корпус деликт… [12] – ГолосВлада стал глуше, поплыл, раскачиваясь, по коридору.

Я осторожно заглянула в дверную щель. Влад сидел на полу, вокружении пустых бутылок водки и косточек от маслин; здесь же стояли нескольковспоротых врачебным скальпелем жестяных банок. Я видела его всего – от затылка,избитого ранней сединой, до тонких, почти женских, щиколоток голых ног. Онподжимал подвижные тонкие пальцы, как будто ему было зябко в этом чреве летнейночи.