– Ну… Если это касается твоей собственной жизни – тода.

– И потом, все эти дурацкие линии. Они обязательно должнысойтись. А в жизни ни одна из линий не сходится… Вы закрываете глаза, когдацелуетесь?

– А надо? – засмеялась я.

– Надо. Джоди Фостер обычно закрывает. И Вивьен Лизакрывала.

– Не очень-то они похожи.

– Совсем не похожи. Спокойной ночи, Ева.

…Я пробыла на даче Влада два дня. Это были скучные два дня стрезвым Владом, появляющимся иногда в сугубо медицинских целях в прорезях моеймаски. От нечего делать я стала смотреть телевизор – раньше я ненавидела его,но Еве он вполне мог понравиться, особенно мелодраматические сдублированныефранцузские фильмы с обязательным Владимиром Косма в качестве композитора… Илишь однажды, после трехчасового бесцельного блуждания по каналам, мне удалосьподсмотреть, как целуется Джоди Фостер в “Отступнике”, так неожиданно похожаяна меня в своем внезапном беспорядочном бегстве через всю Америку. Онадействительно закрывала глаза, когда целовалась, но ей было с кем целоваться, иэтот кто-то, Денис Хоппер, наемный убийца с дурацким саксофоном, любил ее иготов был защищать.

Меня некому было защищать, и пятнадцати тысяч долларов уменя не было, и роли, придуманной десятком бравых голливудских писак, тоже небыло.

А спустя два дня ассистент Витенька отвез меня в Москву.

* * *

…Месяц я прожила в запущенной квартире Левы. Месяц и тридня.

За немытыми, должно быть, с прошлого года окнами созрелообычное московское лето с его пыльной зеленью и короткими, всегда внезапнымидождями. Старуха Софья Николаевна оказалась симпатичной и предупредительной,она всегда брала для меня один и тот же творог и подворовывала копейки – всегдатактично и с извинительной улыбкой.

Она ни о чем меня не расспрашивала и научила играть вбильярд; в ее большой комнате стоял бильярдный стол, оставшийся от мужа,растрелянного в конце тридцатых. Он был по совместительству и обеденным,зеленое сукно было закапано жиром и лоснилось, а на костяных шарах стерлисьномера – но это был настоящий бильярд! В игре эта рождественская троцкисткаоказалась сущим дьяволом. Ставки были по-старушечьи маленькими, “на монпансье”,но деньги начали таять – и тогда я взмолилась об игре без ставок.

Старуха согласилась и даже научила меня нескольким приемам сеще дореволюционной историей – настоящий русский бильярд, не какой-нибудьвшивый американский! Мы катали шары целыми днями, а вечерами и ночами яоставалась одна. Заключенная, как моллюск в створки своей раковины-маски, явдруг обостренно начала чувствовать запахи – прибитой дождем пыли,фаршированных перцев, дорогих духов и пота, причудливо смешанных иподнимающихся облаком кверху.

Я еще не видела своего лица, но уже кое-что придумала длясвоей девочки, для Евы. Я оставила ей южное происхождение, так или иначепрорывающееся иногда в мягком акценте, – вот только сместила географическиекоординаты ее рождения. В ее жизни было чуть больше моря, чем у меня, чутьбольше солнечных дней в конце октября и намного больше мужчин. Мужчины всегдабыли моим слабым местом.

Впрочем, справедливости ради, – слабым местом было и всеостальное, но начать я решила с голоса.

Только мой голос мог выдать меня – мой всегдамонотонно-тихий, извиняющийся голос, испуганно реагирующий на любое обращение.Такого голоса не могло быть у Евы, обожающей Жака Превера и французскиекачественные мелодрамы с умными и всегда ускользающими диалогами. Часами яварьировала тембр, пока не остановилась на одном, уж никак не могущем вызватьподозрений и страшно далеком от меня прежней.

Это был низкий голос – низкий, но без вульгарностиресторанных певичек. Такой голос знает себе цену, он не позволит ущипнуть себяза задницу – разве что бокал шампанского за ваш счет, и больше никакихвольностей.

Я записывала возможные варианты этого голоса на Левинстаренький магнитофон, забытый под кроватью в спальне, и гоняла его до одури,повторяя свой новый голос, вдалбливая его до автоматизма, – и это было похожена лингафонные курсы. С той лишь разницей, что я приучала себя даже думать этимголосом.

Когда новый тембр прочно укрепился в моем сознании, яприступила к его расцветке. Он должен быть немного усталым, потому что женщинаинтересна только своим прошлым, в котором может наврать с три короба; он долженбыть чувственным (Боже мой! Это бесстыдное искушающее имя Ева подвигло меня наэти подвиги – прав был Влад!); он должен был раздеть кого угодно и самраздеться; но в нем должны иногда прорываться интонации маленькой девочки,страдающей лейкемией, – чтобы его хотелось защитить, прижать к груди и уже неотпускать.

"Ну, ты даешь, мать! – всплыл Иван, когда тренировкибыли закончены. – Не вовремя я умер!"

"Точно-точно! – поддержал Ивана Нимотси. – Не будьидиоткой, устраивайся на секс-телефон! Через неделю получишь звание ударникатруда и уйму денег. Мужики будут к тебе в очередь стоять, даже изХанты-Мансийска приедут по этому случаю, помяни мое слово!"

"Здорово получается… Ева”, – скромно похвалила меняВенька.

…Маску сняли через двенадцать дне и вместе со швами нагруди.

Я снова была на даче Влада, в его операционной.

– Ну, посмотрим, что получилось! – Влад легко снялмаску, она осталась в его руках, а в мое освобожденное беззащитное лицо впилисьиглы вполне безобидного, но уже основательно подзабытого воздуха.

– Надеюсь, все в порядке, доктор? – сказала я своимновым голосом, навсегда поселившимся во мне.

Влад оторопел, даже маска чуть не вывалилась из его рук.

– Ну, ты даешь! – наконец сказал он. – Это имя тебя крукам прибирает, точно!.. “Мирабил дикту”!

– В общих чертах я поняла. И, заметьте, даже неспрашиваю у вас перевода.

Влад аккуратно взял меня за подбородок, приподнял лицо,внимательно осмотрел.

– Жалкое зрелище, да? Сплошной кровоподтек, как послебоев без правил? – Я чувствовала свое голое вспухшее лицо, ничем не защищенноеи еще не готовое сражаться и побеждать.

– Прекрасно, прекрасно, – промычал Влад, – прекрасноелицо. Все должно быть в порядке. Витенька будет приезжать к тебе, менятьповязки. Еще дней пятнадцать, пока не сойдут кровоподтеки. Выпишу тебенаправление на электрофорез, это необходимо. И некоторые другие вещи.

– Витенька? А почему Витенька? Вы ведь лечащий врач, –как черт из табакерки выскочил мой новый голос и обиженно закусил губу в концепредложения.

– Я всего лишь эпизодический персонаж, – Владзаговорщицки подмигнул мне, – ладно, приступим к груди.

– У меня никогда не было такого шикарного бюста! Ещераз спасибо, доктор!