Я при дворе короля фейри, такая же пленница здесь, какзлосчастный Пак в клетке. Настоящий Итан до сих пор неизвестно где, ждетспасения. Как он там? Страшно ли ему? А как со злобным подменышем справляютсямама и Люк? Хоть бы мама пострадала не сильно, хоть бы подменыш больше никомуне навредил!

Лежа в роскошной постели в волшебном королевстве, я подумалаеще кое о чем. Мысль родилась из слов Оберона: «Тот, кого ты называешь папой,тебе не отец. Твой отец — я».

«Не отец», а не «не был отцом». Как будто Оберон знал, гдеон. Как будто папа все еще жив. Сердце забилось от возбуждения. Я так и знала!Наверняка он где-то в Волшебной стране. Может, где-то близко! Если б нам тольковстретиться!

Ладно, все по порядку. Нужно отсюда выбираться.

Я села... и уставилась в бесстрастные зеленые глаза Лесноговладыки.

Он стоял спиной к камину, и его лицо в неровном светепламени казалось еще более чужим и призрачным. Длинная тень его ползла покомнате, рога двурогой короны тянулись ко мне поверх одеяла. Глаза в темнотепо-кошачьи светились зеленым. Заметив, что я проснулась, он кивнул и поманилменя изящной дланью с длинными пальцами.

— Встань, — В тихом голосе звенела властность. — Подойди комне. Давай поговорим, дочь моя.

Я собралась огрызнуться, мол, я тебе не дочь, но словазастряли в горле. Краем глаза заметив зеркало на туалетном столике, явздрогнула и отвернулась: глядеть на свое длинноухое отражение не хотелось.

Откинув одеяло, я обнаружила, что одета совсем иначе. Вместоизмятых штанов и замызганной футболки, которые я не снимала уже два дня, менянарядили в кружевную белую сорочку. А перед этим, похоже, хорошенько искупали.Более того, в изножье кровати красовался мой новый наряд: до нелепости пышноеплатье, усыпанное изумрудами и сапфирами, а также накидка и длинные, по локоть,перчатки. Я покривилась от такого ансамбля и спросила Оберона:

— Где моя одежда? Настоящая?

Лесной владыка высокомерно хмыкнул.

— Я не терплю одежды смертных при моем дворе, — негромкозаявил он. — Пока ты здесь, тебе следует носить то, что подобает твоемупроисхождению. Твои смертные тряпки я приказал сжечь.

— Что?!

Оберон сузил глаза, и я испугалась, что зашла слишкомдалеко. Видимо, повелитель Благого двора не привык ни перед кем отчитываться.

— Прошу прощения, — пробормотала я и выскользнула изпостели. Об одежде после подумаю. — Так о чем вы хотели поговорить?

Лесной владыка вздохнул и недовольно вперился в менявзглядом.

— Ты поставила меня в сложное положение, дочь, — промолвилон, отвернувшись к очагу. — Ты единственная из моих отпрысков появилась в нашеммире. Странно, что тебе удалось протянуть так долго, даже под присмотромРобина.

— Отпрысков? — Я моргнула. — Значит, у меня есть братья исестры? Сводные?

— В живых никого, — раздраженно отмахнулся Оберон. — Иникого из этого столетия. Твоя мать — единственная из всех людей, кто привлекмой взор за два последних века.

У меня внезапно пересохло во рту. Я с нарастающей злостьюуставилась на Оберона.

— Зачем? — воскликнула я. Он надменно изогнул тонкую бровь.— Почему она? Ведь она уже была замужем за моим папой? Вы об этом подумали?

— Нет. — Оберон смотрел безжалостно и равнодушно. — Какоемне дело до человеческих ритуалов? Мне не нужно позволения, я беру что захочу.К тому же, будь она по-настоящему счастлива, я бы не сумел ее увлечь.

«Сволочь!»

Я прикусила язык, чтобы не наговорить от злости лишнего. Яже не самоубийца, хоть и пришла в бешенство. Оберон прищурился, будто услышалмои мысли, и долго разглядывал меня, как бы напрашиваясь на грубость.

Мы не спускали глаз друг с друга несколько ударов сердца;вокруг клубились тени, а я силилась не отвести взгляд. Впустую: смотреть наОберона — все равно что стать лицом к лицу с надвигающимся ураганом. Япоежилась и первая опустила глаза.

Через миг лицо Оберона посветлело, губы изогнулись в легкойулыбке.

— Ты так похожа на нее, дочь, — продолжил он, а в голосеслышались и гордость, и смирение перед свершившимся. — Твоя мать — невероятнаяженщина. Будь она из волшебного народа, ее картины бы ожили на холсте, столькодуши она в них вкладывала. Когда я наблюдал за ней в парке, я почувствовал еетоску и одиночество. Ей хотелось большего от жизни! Хотелось чего-тонеобычайного.

Я не желала этого слушать, не хотела, чтобы он испортилидеальные воспоминания о моей прежней жизни. Я хотела верить, что мама любилапапу и всю жизнь принадлежала только ему, что мы жили счастливо... Я не хотеласлушать о мамином одиночестве, о том, что она пала жертвой волшебных фокусов ичар. От брошенной как бы невзначай фразы прошлое мое рассыпалось набеспорядочные осколки, и мне почудилось, что я совсем не знала мать.

Я рухнула на постель.

— Я выждал месяц, прежде чем явился ей, — продолжал Оберон,словно не замечая моих страданий. — Я изучил ее привычки, ее чувства, каждыйдюйм ее тела. А потом, когда все же открылся, показал ей только отблеск своейприроды; мне хотелось посмотреть, пойдет ли она навстречу небывалому илиуцепиться за смертное недоверие. Она приняла меня с готовностью, с безудержной радостью,как будто только и ждала моего появления.

— Хватит! — выдавила я. Внутри все горело. Я закрыла глаза,борясь с тошнотой. — Я не хочу об этом слышать! Где был папа, когда все этослучилось?

— Муж твоей матери редко ночевал дома, — ответил Оберон,подчеркнув голосом первые три слова, как бы напоминая, что тот человек мне неотец. — Может, поэтому твоя мать и желала чего-то еще. Я подарил ей ночьволшебства, ночь страсти. Всего одну, а после вернулся в Аркадию, ивоспоминания о нас истаяли в ее мозгу.

— Она вас не помнит? Она поэтому мне никогда нерассказывала?

Оберон кивнул.

— Смертные склонны забывать встречи с нами, — мягко произнесон. — В лучшем случае принимают нас за яркий сон. По большей части мы полностьюисчезаем из их памяти. Ты это, конечно же, заметила: даже те, с которыми тыживешь, как будто не помнят тебя. Хотя я всегда подозревал, что твоя мать зналаи помнила больше, чем показывала. Особенно после твоего рождения.

Голос его помрачнел; раскосые глаза почернели, зрачки сталинеразличимы. Его тень поползла по полу, потянулась ко мне длинными пальцами. Явздрогнула.

— Она пыталась увезти тебя, — жутко выговорил Оберон. —Хотела спрятать от нас. От меня!

Король фейри умолк и сделался совсем непохожим на человека,хотя даже не шелохнулся. Пламя металось в камине, безумно плясало в глазахЛесного владыки.

— И все же ты здесь. — Оберон моргнул, голос его смягчился,пламя снова улеглось. — Стоишь передо мной в своем настоящем обличье. С тогомомента, как ты шагнула в Небывалое, твое нечеловеческое происхождение не моглоне проявиться. Теперь же я должен быть очень осторожен. — Он весь подобрался,закутался в мантию, будто собрался уходить. — Осторожность нам необходима,Меган Чейз, — предостерег он напоследок. — Многие захотят использовать тебяпротив меня, кое-кто даже при моем дворе. Будь внимательна, дочь. Я не в силахзащитить тебя от всего.