говорит, на губах у него все время улыбка, подчеркивающая смысл его слов. Ватрен слушает очень внимательно, потому что Бийу затрагивает вопрос, который его, Ватрена, всегда смущает, — вопрос о подчинении указаниям Коммунистического Интернационала.

— …Судебный следователь капитан де Муассак задал нам однажды этот вопрос. В программе Коммунистического Интернационала якобы сказано, что коммунисты должны быть противниками всех войн. Прочтите программу Коммунистического Интернационала, господа судьи, и вы увидите, что коммунизм осуждает только одну войну — войну империалистическую. Коммунисты отстаивают войны освободительные, войны за независимость. Раз вы ссылаетесь на этот пункт программы Коммунистического Интернационала, значит, вы сами признаете, что нынешняя война — война империалистическая…

Теперь, когда Бийу говорит в освещенном зале, Ватрен яснее понимает, почему правительство требовало слушания дела при закрытых дверях, чего оно боится. Ему, юристу и человеку, причастному к политике, это требование казалось сперва чудовищным промахом, да для людей его взглядов оно и было чудовищным. Но теперь ему ясно, чего опасается правительство.

А Бийу продолжал: — В 1848 году, почти сто лет назад, Маркс сказал: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма». Многие пытались остановить его шествие — и люди, покрупнее тех, которые пытаются остановить его шествие теперь. Им это не удалось. Вы уничтожите одного коммуниста — на смену ему придут десятки других…

Ватрену ясно, чего опасается правительство. Не разоблачений, могущих нанести ущерб национальной обороне, а пропаганды. Только пропаганды со стороны нескольких людей, лишенных свободы, посаженных на скамью подсудимых. Вот что страшно тем, кто затеял этот процесс и кто якобы олицетворяет родину. Им страшно, что до родины-то как раз и дойдут эти слова, эта пропаганда. Правительство боится воздействия идей и против них выдвигает весь арсенал насилия, полицейских мер, но ему и этого мало: оно хочет заткнуть рот своим пленникам, оно хочет тайны, молчания…

А что, если заговорит он, Ватрен, и расскажет то, о чем запросто сообщает один из министров и о чем многие другие люди беседуют за столом, в светских гостиных, в кафе… о тех безумных планах, которые уже стали темой недвусмысленных писаний некоего академика Андрэ Шомэ[416], и цензура пропускает эти писания! Что, если он, Ватрен, перескажет все, что знает о закулисных махинациях, которые подтверждают, да, подтверждают правоту этих людей, столько месяцев сидящих в тюрьме, отрезанных от мира… Но Ватрен понимает, что это бесполезно: его сразу же заставят замолчать… В лучшем случае он вызовет судебный инцидент…

Он слушает Франсуа Бийу, больше ему ничего не остается…

Вечернее сообщение о том, что Рейно условно дал согласие сформировать кабинет, дошло до Рима ночью, а в четверг утром в «Джорнале д’Италиа»[417] стояло: «Довольно оливковых ветвей!» Впечатление было такое, что Италия вот-вот вступит в войну на стороне Гитлера. Вся деятельность бывшего министра финансов в кабинете Даладье, внесенные им чрезвычайные декреты отнюдь не способствовали его популярности, и теперь, когда ему было поручено сформировать новое правительство, сказались последствия кампании, которую долгое время вела против него и правая и левая печать. Рейно принимал это как спортсмен — недаром он каждое утро занимался гимнастикой… Первой его задачей было превратить Даладье в такого же заложника, каким он сам был в кабинете Даладье, так сказать, дать контрпар[418]. Правда, он великодушно предложил Даладье оставить за собой министерство иностранных дел, а ему, Рейно, уступить портфель национальной обороны. Даладье отказался и вообще не сразу дал согласие войти в правительство Рейно. Он намекнул своему преемнику, что Кадильякский комитет возражает против его ухода с улицы Сен-Доминик… Однако это не помешало ему еще в среду, перед вечером, сообщить Монзи по телефону, что, по зрелом размышлении, он решил войти в новый кабинет, чтобы противодействовать Рейно. Премьер желал сам ведать военными делами и считал, что для этого глава правительства должен быть непосредственно связан с генералитетом… Дальше все пошло, как по писаному: председатель палаты Эррио выступил в своей обычной роли посредника, по его совету Поль Рейно скрепя сердце взял себе иностранные дела и оставил Даладье национальную оборону. Тут Даладье сразу согласился. Фигура кадрили была завершена.

Как-никак Даладье располагал двумястами тридцатью девятью голосами, что не составляет большинства, но может обеспечить перевес. Правда, личность нового премьера отнюдь не способствует единодушию воздержавшихся… тоже лишний довод! К тому же надо соблюдать известную дозировку: провал стоил радикальной партии нескольких портфелей, тем не менее Рейно отвел ей приличное место, предложив Шотану пост заместителя премьера… Зато участие социалистов в правительстве обеспечивало Полю Рейно солидную поддержку в палате… «Республиканская федерация» была обижена, Фланден сеял недовольство, пуская в ход угрозу, которую усердно повторяли в кулуарах: Рейно — это война с Муссолини; Италия, того и гляди, нападет на нас… Шопотом передавали, что один из наших крупных промышленников слышал от князя Р., будто… Шансы на большинство голосов стремительно падали. Тогда Даладье предложил своему преемнику исправить упущение и пригласить Монзи… Он взялся переговорить с ним… Монзи колебался, он уже сложил чемоданы. В последнюю минуту, чуть ли не в полночь, Рейно решился вызвать Монзи на завтра… В конце концов, Монзи и в кабинете Даладье играл не первую скрипку, так оно останется и при Рейно, но зато теперь он будет иметь поддержку министра национальной обороны. Он подозревал, что Даладье делал это с целью насолить своему врагу и коллеге по кабинету. С другой стороны, Монзи указали на статьи в итальянской печати… Виснер заверил его, что князь Р. обещает добиться изменения тона в римских газетах, если он, Монзи, останется министром путей сообщения. — Так и быть! — согласился Монзи. — Я уже немало обид проглотил вам в угоду!

Разумеется, все дело было в Италии. Поль Рейно с этого и начал: — Я прошу вас работать со мной главным образом потому, что мне важно подчеркнуть свои добрые намерения в отношении Италии… — И ни тот, ни другой, видимо, не почувствовали всего цинизма этих слов. Правда, и Даладье все семь месяцев войны держал в своем правительстве Бонне и даже пристроил его в министерство юстиции, где ему удобнее было надзирать за выполнением обещаний, данных им в июне тридцать девятого года германскому послу господину фон Вельчеку[419]. При этом Даладье сам говорил, что вышеупомянутый Бонне после каждого заседания совета министров бросается к телефону информировать Гитлера… Рейно избавился от Бонне и заменил его социалистом Серолем[420]. Он не смог дать приятелю Ватрена министерство внутренних дел, как тому сулили накануне кризиса: поименное голосование и требования партий