что Эдуарду не дали времени. Еще два-три месяца, и безусловно… — Два-три месяца? — захохотал Висконти. — А если к тому времени рейхсканцлер Гитлер успеет добраться до Версаля?

После того как из предложения Шишри[406] был выделен первый пункт, выдвинутый радикалами, и правительство, отклонив повестку, предложенную Луи Мареном, потребовало голосования, — атмосфера в палате сразу стала ясна. Когда предложили почтить Финляндию, все подняли руку… Сентябрьские пацифисты, крайняя правая, большинство, оппозиция, — словом, все смешались в одну кучу. Кто-то сказал Брелю из темного угла трибуны: — Нам бы правительство Маннергейма! — А молодчик в очках прошипел сзади: — У нас и свой маршал есть! Незачем далеко ходить. — Даладье поставил вопрос о доверии, началось голосование. Стали разносить урны. В зале царило зловещее, лихорадочное возбуждение. Всем хотелось спать, но на скамьях левых и правых чувствовалась явная враждебность. Они дружно подхватили крик, похожий на улюлюканье охотников: — Поименно! Поименно!

Н-да, это протянется еще добрый час.

Заседание опять прервали, и опять все зашевелились. Члены правительства покинули зал. Остался один Поль Рейно. — Посмотри, какой противный! Прямо сфинкс в миниатюре, — шепнул очкастый Брелю. Верно подмечено. — Эх, не дождалась меня Жермена! — вздохнул Роже. — А может, еще встретила кого-нибудь, на мою беду, — Его услышал один из старых парламентских журналистов и подтвердил, умудренный долголетним опытом: — Что поделаешь, молодой человек, мы профессиональные рогоносцы.

Монзи тоже остался на своем месте. У него разболелась нога. Ко всей этой комедии он относился совершенно безучастно, заранее зная ее исход. Он сидел, облокотясь на спинку кресла, в той же позе, что и Рейно. Они не любили друг друга. Тот, победитель, не думал о своем визави. А Монзи был слишком поглощен неприятной историей с майором, поднявшим против него дело по поводу общественных работ, к которым был причастен один немец. И чего ради какому-то офицеру вздумалось копаться в этой истории? Я даже имени его толком не запомнил. И я его не знаю, и он, несомненно, не знает меня… На свете, что ни шаг, то дон-кихоты, один глупее другого… Зачем всюду лезть?.. Впрочем, в дюнкеркской истории все законно… Комиссия по финансовым делам выразила свое согласие…

Пустяки, хода этому не дадут, Даладье не допустит скандала, который бросит тень на одного из членов правительства… Но после того, как Даладье падет… Намерения Рейно на его, Монзи, счет, достаточно ясны. Ну, да, он меня сплавит, цепляться я не стану. Надо уметь уйти с достоинством, не изменить своему стилю жизни… Однако эту историю лучше бы уладить, пока Даладье еще…

— Ваши друзья не поддерживают кабинета, — с перекошенной физиономией взывал к министру путей сообщении Доминик Мало. Монзи только приподнял руку со спинки кресла: что, мол, я могу поделать? Волнение депутата даже развеселило его: — Вы, очевидно, принимаете все это близко к сердцу, милейший Мало… А мне казалось, что у вас с сентября зуб против премьера? Он как будто, если верить Висконти, подвел вас? Что поделаешь, сегодня ты министр, а завтра нет, такова жизнь, мой друг… Я так и сказал Даладье: бойтесь мартовских ид, господин председатель. Но Цезарь, как правило, не внемлет прорицателям. Присядьте, мой друг, на вас лица нет!

Доминик Мало послушно сел, но только бочком, с краешку, как верующий, приблизившийся в храме к самому алтарю. Он не помнил, как ушел с совещания своей фракции. До тех пор он не верил в возможность катастрофы. А теперь ждал результатов голосования, которые только подтвердят наихудшее… А может быть, люди преувеличивают? Неужели Фланден расчистит путь Рейно? Ну, Блюм — куда ни шло…

— Вы не видите дальше этих стен, Мало. Это все пустая игра. Лучше посмотрите, что делается за границей. Я не далее как вчера беседовал с кардиналом Гарильей. Что произошло в Бреннере? Я пользовался большим влиянием в Риме… и если бы развязали руки Лавалю… но англичане не допускают Лаваля. И маршала тоже… пока что. Ах, дураки, они поссорят нас с Римом! Их преследует страх сепаратного мира…

— Вы так полагаете? — встрепенулся Мало. — Но тогда необходимо спасти Даладье!

У Монзи все лицо пошло морщинами. Как ни был он утомлен, у него еще не пропало чувство юмора. На моем месте, подумал он, любой из этих господ не преминул бы ответить: не Даладье надо спасать, а Францию. Сам Монзи избегал громких слов не только вслух, но и мысленно. А потом, его превыше всего заботило это неожиданное разоблачение. И как все неудачно получилось — прямо накануне кризиса. Дело всплыло всего пять-шесть дней назад. Монзи без всякого труда доказал премьер-министру свою полнейшую невиновность, и премьер обещал представить это дело как попытку подорвать дух армии и нации… Только бы Даладье успел до отставки все уладить! Но что собой представляет этот майор с двойной фамилией? Даладье говорит, что это типичный авантюрист, — премьер так прямо и выразился. Кажется, он играл известную роль, когда маршал входил в правительство. Надо будет потолковать о нем с Петэном. Своего рода профессиональный гонитель коммунизма, говорят. А я чем ему не угодил? Кто его натравил на меня? Интеллидженс сервис, что ли? Иначе некому было дать ему сведения об амстердамских делах. Старика Виснера я как будто привлек на свою сторону, но без Даладье дело может повернуться как угодно… Забавно, ведь я был скорее заложником, чем министром, в его кабинете с самого 1938 года… Для него личные связи, очевидно, важнее партийных соображений. Ему, собственно, совсем не нужно защищать меня, он мог бы преспокойно со мною покончить… но я, должно быть, вхожу в его игру, а правила игры он соблюдает…

Зазвенел звонок, созывая депутатов. Те, кто дремал на скамьях, проснулись. Слышался довольно вялый говор. То и дело кто-нибудь зевал. Результаты голосования никого не удивили. Двести тридцать девять голосов против двухсот сорока. В разных концах захлопали, как будто по ошибке, автоматически. — Не так уж плохо! — сказал Доминик. Шишри пожал плечами. Все шумно поднялись с мест. И вдруг Доминик увидел лицо Эдуарда Даладье. Его так и кольнуло в сердце. «Подлецы!» — подумал он. Ему захотелось подойти к своему старому товарищу, поговорить с ним, сказать, что он не одинок… А тот уходил, засунув одну руку в карман, сгорбившись, но стараясь шагать бодро, хотя и опирался на палку, — он еще не совсем оправился от падения с лошади. Депутаты торопились к выходу. Служители напоминали официантов перед